Созидательный реванш - Юрий Поляков

— Нужна ли смелость для нападок на правительство? В какие моменты она проявляется?

— Помню, как меня напутствовал старший коллега еще на заре моей литературной юности: «Если хочешь состояться, то, садясь за письменный стол, надо забыть две вещи: что ты член партии, и что у тебя есть жена». Жены — это первые цензоры. Поэтому многие писатели подавляют в себе эротическую составляющую творческого воображения, боясь проболтаться, ведь жена писателя — это следователь, подкованный теорией Фрейда. Когда пишешь, надо думать не о реакции власти, а о реакции читателя — надо искать точные, врезающиеся в сознание слова, образы. О реакции власти пусть думают спичрайтеры.

— Какие возможности для самовыражения дает писателю именно жанр романа?

— Мой китайский переводчик рассказал мне о том, что их правительство закупило экземпляры моего романа «Замыслил я побег…», чтобы его прочли чиновники, занимающиеся Россией. В Пекине решили, что текст романа содержит намного больше важной информации, чем исследования политологов и социологов. Конечно, сочиняя роман, я думал совсем о другом. Но ведь у широкоформатной прозы колоссальный информационный потенциал. Роман — флешка, исследование политолога — дискетка.

— Очевидно, именно так и выглядит успех писателя? Какие премии и награды радуют вас больше всего?

— Премий и наград у меня довольно, в том числе и государственных. Но вот два года назад я получил Большую Золотую медаль Бунина. До сих пор меня поздравляют. Я учился у Бунина. В нем есть редкое сочетание фабульной страсти и умения в прозе работать со словом, как в стихе. Так умеют писать только поэты. У них абзац прозы — почти белый стих.

— Отличается ли для вас внешний, публичный успех от внутреннего ощущения своего успеха?

— В душе каждый знает истинную цену своему успеху, разницу между заслуженным признанием и не очень заслуженным, скорее вырванным. Например, мои повести и романы девяностых годов явно недооценены. Время было такое: реалисты с патриотическими взглядами выглядели, как буржуи в восемнадцатом на строительстве узкоколейки. Критика практически замолчала «Козленка в молоке», «Небо падших», «Замыслил я побег». А ведь романы выдержали десятки переизданий. И это был объективный критерий — читательский успех. А его замолчать невозможно. Растет интерес филологов, которые защищают диссертации по этим вещам. Со временем оценят, думаю, и критики.

— Вероятно, чуть позже, чем китайцы?

— Если речь о таких критиках, как Александров, Латынина или Немзер, — эти никогда не оценят. Это семейная критика. Но для писателя очень важно, когда ощущение внутреннего успеха совпадает с внешним. Недавние премьеры спектаклей по моим пьесам в Ереване и в Харькове («Халам-бунду» и «Одноклассники») были примером такого редкого совпадения.

В реальности бывает и так, что тебя переоценивают. А это — большое испытание для писателя. Не все его выдерживают. Слабеют пружины механизма самосовершенствования. Некоторые просто деградируют. Уже ленятся писать, а надиктовывают текст. Признаюсь: для внутреннего развития лучше, чтобы тебя чуть недооценивали. Приходится тогда работать на пределе возможностей, как эмигрант в чужой стране, писать так, чтобы режиссер не просто взял, а вцепился бы в твою пьесу.

Так было в Театре сатиры при постановке спектакля «Хомо эректус», когда часть актеров отказалась играть из-за того, что пьеса-де противоречит либеральным традициям театра. На это Ширвиндт возразил: «Но ходить будут именно на нее!» Актеры написали гневное письмо худруку…

— А потом разделили с вами успех…

— Спектакль пошел на аншлагах, и сразу забылись все недоразумения, когда актеры получили вкусные современные роли. Сегодня есть спрос на хорошо сделанную пьесу, с сюжетом, характерами, репризами. Ведь у нас в театре утрачена культура реприз.

— «Хомо эректус». Как вы умеете заманивать зрителя эротической приманкой! Изящно обманывать, играть со смыслами — это особое искусство?

— Название «Хомо эректус» переводится как «человек прямоходящий», хотя ассоциации возникают фривольные. Так и задумано. Мне нравится игра со словом. Эротизм — это тоже форма свободы. А вот порнография — это уже клетка, вроде наркозависимости. Недавно я посмотрел спектакль «Жизнь удалась» в театре «Практика», где текст на девяносто процентов состоит из матерщины. И подумал: русский язык настолько богат, что совсем не надо прибегать к помощи ненормативной лексики. Это от беспомощности. Ведь общество устанавливает табу не просто так, а спасаясь от хаоса. Выпускать джинна из бутылки очень опасно. Характерно, что спектакль получил «Золотую маску». Меня огорчает то, что люди, которые рулят театральным процессом, тот же А. Смелянский, сознательно выступают как разрушители культуры. Чтобы продолжить традиции, нужен талант, а чтобы разрушить, достаточно нахальства.

— Ваши комедии в основном сатирические — «Женщины без границ», «Левая грудь Афродиты», «Хомо эректус». Не устаревает ли сатира?

— Островский писал о Замоскворечье, о купцах и промышленниках. Но почему-то его ставят чаще, чем дерзких авторов «Новой драмы». Дайте характеры! Дайте эпоху! Дайте сюжет! На спектакли должны ходить зрители, а не родственники и театральные критики. У меня только в Москве идет шесть пьес. «Козленка в молоке» сыграли более пятисот раз… А на «Одноклассников», поставленных Борисом Морозовым в театре Российской армии, билеты у метро спрашивают. Можете проверить!

— Какие-то типажи сходят с арены, а какие-то появляются. Ушел типаж диссидента, пришел социально-психологический тип олигарха…

— Меняется только внешний ярлык. Диссидент — типаж на все времена. Это особый вывих психики. Поместите его в рай, и он скривится: «Тошно. Кущи. Ангелы лишены избирательного права!»

— В девяностые драматургию захлестнула волна чернухи. Очевидно, мрачные истории людей на дне жизни — это имитация трагедии?

— В девяностые годы был грантовый пессимизм, взлелеянный Соросом, «Букером» и «Золотой маской». Когда при советской власти царил госзаказ на оптимизм в драматургии, это выглядело противно, но хотя бы понятно. А тут массовый призыв мизантропов в искусство. Зачем? А попробуйте-ка с депрессивным народом страну из кризиса выволочь!

— Сейчас писатели быстро реагируют на спрос. Если театры или издательства заказывают, то сразу стараются выдать продукцию…

— Я не могу похвастаться тем, что много пишу, хотя такое впечатление создается. Это из-за того, что мои книги издаются и переиздаются, а мои пьесы везде ставятся. Я сейчас дописываю четвертый роман, хотя мои ровесники написали в два-три раза больше. Издательства подгоняют, но я пишу как пишется. Потомкам не объяснишь, что концовка скомкана, а стиль грязноват из-за того, что жена денег спрашивала.

— Что можно понять о жизни страны, читая «Литературную газету», которую вы возглавляете?

— Именно такую сверхзадачу наш коллектив и ставит перед собой — отразить полифонию жизни, культурного процесса. Моя позиция как главного редактора заключается в том, чтобы привлекать всех — и консерваторов, и новаторов, и правых, и левых, и западников, и славянофилов… Задача — дать полноценную картину литературной жизни страны. В результате вырос интерес читателей. Газета должна быть универсальной. Поэтому я стараюсь по возможности отключать свои субъективные вкусы, садясь в редакторское кресло. Я исхожу из интересов читателей, которым безразлично, кого любит, а кого не любит Поляков.