Клей - Ирвин Уэлш

Но ведь мне нужно домой.

Мой старик. Старый чертяка просил меня только об одном: чтоб я держал связь. Я даже этого не смог. Эгоист, эгоист, сучий эгоист. По линии генетики этому неоткуда взяться. Мои родители, они такими никогда не были. Их родители тоже. Это только я испорченный, готовый всё себе простить, слабак, эгоист.

В детстве он всегда говорил мне – будь собой. Я же был слишком активен, пиздец как выпендривался, и мама немного волновалась перед семейными собраниями, не заставлю ли я их краснеть. А вот старик мой никогда не парился. Бывало, отведёт меня в сторону и скажет: «Будь собой. В жизни только и надо, что быть самим собой».

И не то чтоб это было так просто, наоборот, это было самое сложное, требующее особых усилий задание.

И вот я уже готов пройти на посадку и уже попрощался с Риди и Селестой Парлор, они уже отправились в бар. Хелена здесь, со мной, я сжимаю её руку, хочу остаться, но должен идти. Я не способен говорить и поэтому просто смотрю ей в глаза – в надежде, что она сама сможет прочесть там всё, и с опаской, что ничего, кроме страха и тревоги за моего старика, она там не увидит. Я вспомнил, как однажды она сказала мне, что хотела б побывать в Лондоне. Я разразился тирадой, что Лондон скучный, разрекламированный, подавляющий, снобский город и что, , если говорить об Англии, значительно интереснее было бы побывать где-нибудь в Лидсе или Манчестере. Ленивое спокойствие туриста, звучавшее в её фразе, меня просто взбесило. Конечно же, я обрушил на неё собственные нервозы, последствия неудач. Это было простое, абсолютно невинное замечание, а я повёл себя как грубый самодур, как часто бывало с девушками, с которыми у меня были слишком длительные отношения. Обжираясь наркотиками, я схуебился до маленькой, конвульсивно подёргивающейся злобной ракушки. Нет, даже это объяснение никуда не годится. Наебнулась моя голова, а наркотики просто помогали с этим как-то жить.

Она крепко обняла меня. Она вся такая начищенная и мытая, а я всегда так зубоскалил на эту тему, а на самом деле мне это в ней ужасно нравится. Я знаю, что она делает всё это потому, что считает себя обязанной, что это её прощальный кадр и что скоро она скажет мне, что всё кончено. Плавали, знаем, большего я и не заслуживаю, но я не хочу, чтоб всё было как раньше. Она говорит:

– Я позвоню твоей маме и скажу, что ты вылетел. Постарайся позвонить ей из Бангкока, но если почувствуешь, что ты всё ещё в ахуе и твой звонок её только расстроит, позвони мне, а я позвоню ей, Карл, тебе правда пора.

Она отходит, и я чувствую, как её руки выскальзывают из моих, и в сердце резко и больно кольнуло.

– Я позвоню тебе. Мне нужно много чего тебе сказать… я…

– Иди, тебе пора.

Как контуженный, я прошатываюсь мимо охранников, оборачиваюсь посмотреть, смотрил ли, но её уже нет.

ЧЕТВЕРГ, 0.41

Горьку ягоду – я одна

В своё время Катрин вовсю употребляла кокаин, но экстази не пробовала ни разу. Она проглотила горькую таблетку и почувствовала пробежавшую по телу неспокойную дрожь.

– И что теперь? – спросила она у Рэба Биррелла, разглядывая растущую толчею в клубе.

– Подождём – увидим, – подмигнул Рэб.

Сказано – сделано. Катрин уже была готова заскучать, как вдруг её стало как-то по-особенному мутить. Вскоре слабость и тошнота прошли, и она поняла, что никогда ещё ей не было так легко, она прямо сливалась с музыкой. Потрясающе. Она провела руко по обнажённом предплечью, наслаждаясь восхитительным, феерическим ощущением ненапряжённой внутренней собранности и насыщенности каждого момента. Скоро она уже была на танцполе, быстро вписалась в дип-хаус-грув, движения стали инстиктивными, она растворилась в музоне. Так она ещё никогда не танцевала. К ней всё время подходили, жали руку, обнимали её. Когда это случалось после концерта, поклонники казались ей навязчивыми прилипалами, она нервничала. Только теперь всё это было так чудесно и тепло. Среди тех, кто обнимал и приветствовал её, были две девушки, Лиза и Шарлин.

– Катрин Джойнер, звёздная штучка… – восхищённо сказала Лиза.

Тут и Насморк углядел свой шанс. Он стал танцевать с Катрин, подтягивать её поближе к сердцу баса – колонкам. Катрин почувствовала, как её накрыло и унесло пружинящей волной грува. Насморк, старый соул-бой, любил и умел танцевать под хаус.

Джус Терри и Рэб Биррелл с растущим беспокойством смотрели на них из бара, впрочем, Рэбу удалось практически успокоить себя тем, что Терри выглядел куда более огорошенным.

Терри был просто не в состоянии выносить это более, он решил отправиться в туалет, нюхнуть, может, дорожку сорок первого. Клубился он уже не так часто, как раньше, а когда и выдавалось, то предпочитал таблам сорок первый. Он сам не мог взять в толк, зачем проглотил табл. В толчке каждый второй резал дороги, так что кокос лучше на потом оставить. Терри зашёл в кабинку, вытянул шланг и пустил длинную струю, как бывает только под экстази: всё ссышь и ссышь, и кажется, никогда это не кончится, даже когда уже проссался.

Намаявшись с обычным для его состояния чувством, будто нассал в штаны, и необходимостью всякий раз удостовериться, что это глюк, Терри как смог поправил причёску и вышел. Возле туалета, наряженные по полной в клубные шмотки, болтали и курили три девчонки. Одна из них показалась ему предельно сногсшибательной, она как следует постаралась, а он всегда ценил в девушках подобные условия. Он подкатил и весёло так выдал:

– Должен тебе сказать, куколка, выглядишь ты просто потрясающе.

Девушка осмотрела толстого дяхана с ног до головы:

– А ты выглядишь так, будто в отцы мне годишься.

Терри подмигнул подружкам и снова улыбнулся.

– И сгодился бы, если б в то время между ног твоей матушки тот питбуль не чавкал, – задорно выдал он, удаляясь, и смех её подружек усладил его слух.

Терри вернулся в бар, где всё ещё стоял Рэб и смотрел на танцующих Катрин и Насморка.

– Джонни-бой сегодня в ударе.

– Насморк только в таком стиле и может выступать: наденет белую футболку, закинется экстази и давай вытанцовывать с тёлкой обтаблеченной, – осклабился Терри.

Хоть он и поставил на место эту сучку возле сортира, а всё ж таки терзался её замечанием. Он посмотрел на Биррелла и Насморка. Пять или шесть лет разницы, а кажется, что все десять. Где-то между его поколением и их пацаны стали чуть больше следить за собой. Терри с горечью осознал тот факт, что в этом культурном расколе он оказался на стороне проигравших.

Таблетки Насморк очень уважал. Больше всего ему нравилось, как без всяких усилий он отдавался во власть бита. Он безжалостно крутил Катрин по танцполу, пока сверкающие капельки пота, очерчивающие в лучах стробоскопа контур её головы, не слились наконец в первый ручеёк. Тогда только он кивнул ей, указывая на свободные места в чилл-аут-зоне.