Офицерский штрафбат. Искупление - Александр Пыльцын

На сержантские должности в роте, как всегда, назначили штрафников — бывших боевых офицеров. Я, к сожалению, не помню их фамилий, за исключением одного бывшего командира роты гвардейского полка, лейтенанта по фамилии Редкий. Его «редкая» фамилия запомнилась мне прочно, а вот имя и отчество его (Михаил Петрович) да и другие подробности удалось установить только недавно по документам из ЦАМО РФ. Назначили его командиром отделения, в основном собранного из морских офицеров-штрафников. Он постоянно травил анекдоты, рассказывал о своих боевых (и не только) приключениях, в которых больше допустимого было бравады и хвастовства. Тогда мне, 21-летнему ротному командиру, подумалось, что его веселый нрав при солидном (36 лет!) возрасте и опыт командования ротой в гвардейском полку будут авторитетны среди «морских волков».

Вскоре, когда боевой расчет роты был завершен, взводы и отделения сформированы с учетом персональной подготовки бойцов примерно по 25 человек и дальнейшее поступление пополнения его уже не меняло, к нам в роту прибыл пожилой штрафник по фамилии Путря Прохор Антонович. Был он очень худым, просто истощенным. Я даже удивился, что его по возрасту не списали в гражданку, таким старым он мне показался, хотя ему пятидесяти не было, был он на 2 года старше нашего XX века, с 1898 года. Несколько лет отсидел в тюрьме: будучи начальником отделения одного из больших военных складов в чине техника-интенданта 1-го ранга, допустил нарушения. По его сбивчивому рассказу, воинская часть, получая со склада хозяйственное мыло, забыла небольшой его ящик. Припрятал, авось вернутся, а потом решил: это же подарок судьбы, валюта в военное время! И несколько кусков было пущено в оборот — обменено на продукты для немалой семьи.

Вроде бы за тот неучтенный ящик, а из копии приговора следовало, что еще за ним числилось что-то с незаконной продажей, получил он несколько лет тюремного заключения. Угрызения совести за проведенную почти всю войну в камерах, на лагерных работах, под конвоем заставили его проситься на фронт, лучше с оружием в руках погибнуть на фронте во имя Родины, чем прослыть преступником, наживавшимся на солдатском добре. Не сразу выпросился, видел, как другим везет, а ему — нет. Наконец заменили ему как офицеру оставшийся срок штрафбатом.

Как птичьи лапки, тонкие его руки вызвали сомнение, удержат ли они даже легкий автомат, не говоря уже о пулемете или ПТР. И решил я его назначить на кухню, чтобы не подвергать жизнь бедолаги тем опасностям, которые ожидали всех нас. Вдобавок мне стало жаль его еще и потому, что он, как и я, оказывается, не умел плавать, а нам предстояло форсировать Одер. Надо было видеть, сколько затаенной радости и надежды засветилось в едва сдерживаемой счастливой его улыбке…

Большим усердием в овладении пехотными приемами боевых действий отличался среди штрафников тоже с необычными фамилией и отчеством бывший летчик, старший лейтенант Смешной Павел Антифеевич, высокий, спокойный, сравнительно молодой блондин лет 30. Это мудреное отчество я тогда не запомнил и тоже почерпнул из документов, присланных мне из ЦАМО РФ. Будучи командиром авиаэскадрильи, отказался после ранения лечиться в госпитале и до выздоровления попросился на должность техника своего же коллектива. Боевой летчик, имевший уже ордена, чтобы подтвердить выводы медиков и доказать, что излечение закончено, выпросил у начальства командировку на авиазавод принять и перегнать с группой летчиков по воздуху на фронт новые истребители. Один из его подчиненных, то ли решив испытать в полете машину в недозволенном режиме, то ли просто не справился с ней в воздухе, разбил ее и погиб сам, за это старший лейтенант и загремел в штрафбат.

В те предельно напряженные дни пехотную «науку побеждать» авиатор Смешной постигал старательно, инициативно, как он сам говорил, «до тупой боли в плечах и гудящих ногах». Был он сколь настойчив, столь и терпелив. Стремился все познать, все испробовать. Будучи во взводе автоматчиков, научился метко стрелять из ПТР, из пулемета. До всего ему было дело, все в бою может пригодиться, считал он. У него получались и меткие попадания по стоящему неподалеку, сгоревшему «тигру» из трофейных «фаустпатронов». Казалось, он трудился круглые сутки, никем не принуждаемый.

Близка была уже середина апреля. Настали по-весеннему теплые дни — шинели, шапки, ватные телогрейки и бушлаты уже оказывались лишними. Однако ставшие у наших офицеров по примеру комбата Батурина-кавалериста модным головным убором кубанки мы не снимали. Многие с удовольствием носили их по-ухарски, набекрень. К слову сказать, комбат снял свою кубанку только после Победы, когда был вызван в штаб маршала Жукова.

Непосредственно перед форсированием Одера комбат Батурин, по-видимому, все-таки решил, что Ражев ненадежен в предстоящих боях, вывел его из состава роты, готовящейся к боевым действиям. Он был заменен лейтенантом Киселевым Иваном Ивановичем, прибывшим в батальон еще перед Варшавой, но не участвовавшим в боях за нее, числился в резерве комбата. Был он старше нас лет на 10–15, молчалив, не реагировал на шутки, будто его мучают тяжелые мысли или предчувствия. Но я рад был той замене, хотя рота и перестала быть «трижды Георгиевской».

В состав роты был включен также еще один взвод автоматчиков младшего лейтенанта Кузнецова, но не Жени-Кузнечика, этого звали Николай Николаевич, в отличие от Кузнечика был он немного старше (уже 23 года), ростом повыше и голосом покрепче. Стала моя рота четырехвзводной и практически была уже укомплектована для боевых действий.

В общем, характер предстоящей задачи становился более-менее ясным. Я отметил, что наступает новолуние и ночи будут темными. Первые мои познания, касающиеся луны и определения ее фаз, когда-то поселил в моем еще детском мозгу, остром к восприятию всего нового, мой дед Данила, сведущий во многих народных приметах и наблюдениях. Но осмысленное понимание этих лунных фаз и умение, глядя на сегодняшнюю луну, точно определить, сколько дней осталось до наступления новолуния или полнолуния и какую часть ночи, с вечера или под утро, она будет наиболее ярко светить, — это уже заслуга нашего топографа в военном училище.

Тогда мои предположения свелись к тому, что наиболее выгодные условия, если командование захочет воспользоваться именно темной ночью, сложатся в период с 12 по 19 апреля, как раз такой период и наступал.

Вскоре была объявлена суточная готовность, и в ночь с 14 на 15 апреля по боевому распоряжению штаба корпуса рота со всем оружием, запасами патронов, гранат, сухого пайка была выдвинута на берег Одера. Вот текст приказа по батальону с ксерокопии, присланной из ЦАМО РФ.

Прошу обратить внимание на некоторые детали этого документа.