Офицерский штрафбат. Искупление - Александр Пыльцын

Во-первых, в день отправки роты на Одер дежурным по части назначен капитан Ражев, только что замененный в моей роте лейтенантом Киселевым. Это потом мы узнали, что истинной причиной замены Ражева была просьба его отца, полковника 5-й ударной армии, а не сомнения комбата в надежности терявшего иногда самообладание Георгия, имевшего от комбата уже не одно взыскание. Таким образом, Ражев, будучи дежурным по части, хоть временно вставал пусть на малую ступеньку, но над нами, идущими в «последний решительный» бой.

Во-вторых, в приказе не перечислены поименно 12 офицеров, уходящих на Одер, тем более что в составе моей, даже усиленной, роты такого количества офицеров быть не могло, их было всего 8. Просто, наверное, предусмотрена возможность включить в этот список назначенных «дублерами» на случай замены выбывших, или надо будет кого-то еще представить к наградам за форсирование Одера. Это только мои предположения, но другого объяснения этому парадоксу у меня просто нет. А штрафники упомянуты рядом с лошадьми, и, честно говоря, я не помню, чтобы этих представителей конского сословия было именно 9, хотя и походная кухня, и повозки с боеприпасами, а также с личными вещами переменников, конечно, были, но не более одной на взвод. И вообще, непонятно, как эти 9 коней могли бы форсировать Одер? Очевидно, часть их просто надо было списать за счет боевых потерь.

А к нам в село Штайнвер, куда мы перебрались два дня назад из Цартунга, прибыл майор из 397-й Сарненской Краснознаменной ордена Кутузова II степени стрелковой дивизии, входящей в состав 89-го стрелкового корпуса, в полосе которого нам предстояло действовать. Узнали мы, что небольшой группе от одного полка этой дивизии удалось уже «сплавать» на тот берег и провести элементарную разведку. Группа вернулась почти без потерь, а командир этой группы, сержант, представлен к званию Героя Советского Союза.

Мы уже знали, что за форсирование таких крупных водных преград, как Днепр и Висла, многие сотни воинов были удостоены этого высокого звания, да и дошли слухи, что при захвате Кюстринского плацдарма, на том же Одере, Героями Советского Союза стал не один десяток воинов. Наши офицеры рассуждали: если выполним задачу и останемся живыми, будут и у нас свои Герои.

Сказали нам, что в ночь перед форсированием к берегу подвезут в достаточном количестве хорошо просмоленные лодки, специально изготовленные саперным батальоном, который сразу же после захвата плацдарма наведет переправу. Меня грызла совесть, что не умею плавать, но вроде никто и не собирается преодолевать Одер вплавь.

Весна уже набирала силу, ледоход этой зимой прошел еще в начале февраля, вода в реке была очень холодная, чуть выше плюс 5 градусов. Да и другие данные об Одере не радовали. Глубина — до 10 метров обычно, а пока еще не закончилось весеннее половодье, и того больше. Ширина на нашем участке метров 200, скорость течения — больше полуметра в секунду. Определяя необходимую скорость движения лодок, мы шагами отмеряли эти 200 метров на суше и засекали время, чтобы определить снос лодок течением вниз и какое упреждение необходимо выбирать. Выходило, что метров на 100–150, и хорошо, что русло реки делится на два рукава только километров через пять, не придется тащить лодки волоком.

Вел нашу роту, пользуясь темнотой, представитель дивизии, капитан, предупредив о полной «световой» маскировке. Нельзя было ни курить, ни включить даже на самые короткие мгновения фонарики, которые на этот раз в дополнение к тем, что были положены командирам взводов, выдали и всем командирам отделений, так как предполагалось, что все сигналы управления боем, особенно — при форсировании, будут подаваться не ракетами, как обычно, а огнями фонариков, имевших зеленые и красные светофильтры. Сигнальные ракеты тоже были с нами, но уже для того берега, где нам еще предстояло зацепиться.

Шли темпом, заданным этим юрким капитаном, заметно слышен был нестройный шум шагов почти полутораста человек, да глухой цокот копыт взводных лошадок, везущих походную кухню. Не было и обычных разговоров в строю — все были до предела сосредоточенны.

Немного не дойдя до берега, мы остановились у строения, похожего на длинный сарай. Сопровождающий нас капитан попросил меня собрать командиров взводов и под прикрытием этого сарая разрешил роте покурить, маскируясь, как было принято, «в рукав», а нас, командиров, повел в ближайший окоп, где доложил майору в накинутой на плечи шинели и с палочкой (видимо, после ранения), как оказалось, представителю штаба дивизии. Был там еще один майор, заметно ниже ростом. Он мне назвался (фамилию его я не запомнил) как комбат 447-го полка «стрелкачей», как называли у нас стрелковые части и подразделения. Эти два майора объяснили, что в этой траншее сейчас нужно рассредоточить бойцов роты и, оставив здесь под охраной тяжелое оружие, из лощины за тем длинным сооружением, куда поведут проводники, перенести лодки, на которых и будем, как выразился тот майор с палочкой, «брать Одер».

Лодок было из расчета одна на четверых. Когда я спросил, почему лодки заранее не подвезли сюда, он ответил: «Да продырявят же их снаряды, немцы часто бьют артиллерией по нашим ближайшим тылам». Это очень быстро подтвердили и сами немцы, нанеся короткий, но мощный артналет, как только рота заняла окопы. Хорошо, что успели, а то там, за сараем, не миновать бы нам потерь. «Теперь фрицы часа три будут молчать. Это время и нужно использовать для переноски лодок», — добавил майор. Дали на каждый взвод провожатых, и повели взводные своих бойцов за лодками. Часа через полтора-два лодки перенесли за этот длинный сарай. Но они оказались столь тяжелыми, что часть пришлось нести вшестером. За оставшимися послали несколько групп физически сильных штрафников.

Местный комбат сказал, что для меня у него припасена дюралевая лодка с веслами. На ней ходил в разведку их сержант и вернулся, она счастливая. Я попросил этого комбата помочь мне провести рекогносцировку берега — и своего, и немецкого, правого и левого. По ходам сообщения, а где они засыпаны свежими взрывами от недавнего артналета — в обход этих мест, ползком да по воронкам, пробрались мы в первую траншею, вырытую почти непосредственно на правом берегу, оказавшемся каким-то бугристым, местами пологим, местами возвышенным. Когда теперь вспоминаю Одер, в памяти всплывает «Переправа» Александра Твардовского. Она была написана еще по впечатлениям войны с финнами, это потом она вошла в «Теркина» отдельной главой, но, мне кажется, тогда, перед Одером, ее слова самопроизвольно и тревожно возникали в голове:

При мысли о темной воде сразу бросилась в глаза возвышающаяся вдалеке слева над водой длинная и высокая металлическая ферма большого железнодорожного моста через Одер. Судя по карте, железная дорога вела в довольно крупный город Кенигсберг-на-Одере, повторяющий название больших Кенигсбергов в Баварии и Пруссии. Какая же бедная фантазия у немцев, подумал я, если городам своим не могут дать оригинальных имен.

Подумал, что, хорошо подавив артиллерией и авиацией немецкую оборону моста, можно было бы быстро преодолеть Одер, «не намочив сапог», и захватить плацдарм. Комбат, словно угадав мои мысли, заметил: «Мост сильно заминирован». Значит, другого выхода нет, нам остается одно: форсировать эту, может, последнюю перед Победой водную преграду.