Зеркальный вор - Мартин Сэй

Стэнли, сгорбившись, рысью устремляется туда же. Клаудио следует за ним — Стэнли слышит звонкую дробь дождя по жестяному ведру в руке приятеля. Там, где краска на оконных стеклах облупилась, видны красно-оранжевые точки, исчезающие, когда на окно изнутри падает чья-то тень. Еще через несколько шагов Стэнли и Клаудио слышат громкий смех и голоса в квартире.

Дверь распахивается сразу же после стука, и в открывшемся проеме возникает лицо в очках и с козлиной бородкой; другие детали внешности разглядеть сложно, поскольку свет падает на него сзади. Этого человека Стэнли раньше не видел.

— Чем могу помочь, парни? — спрашивает он.

Стэнли смахивает воду со своих губ и ноздрей.

— Алекс здесь? — спрашивает он.

Над плечом козлобородого появляется еще одно лицо — это Стюарт, тот самый поэт из кафе. Он был одним из трех только что прибывших гостей: влажная рубашка липнет к телу, в черных волосах блестят капли.

— О! — произносит он с удивлением. — Эта парочка мокрых мышат мне знакома.

Из комнаты доносится крик Алекса:

— Кто там? Мой юный друг Стэнли? Впусти его, Тони, чего ты застыл на пороге!

Распахиваясь внутрь, дверь толкает шаткое нагромождение пустых ведер, которые гремят друг о друга и со скрежетом сдвигаются по бетонному полу. Перешагнув порог, Стэнли отряхивает свою куртку. Клаудио входит следом, чуть задержавшись, чтобы выплеснуть из ведра на асфальт дождевую воду.

— Так-так, и при тебе оба объекта, которые я советовал прихватить, — говорит Алекс. — Но мы, кажется, договаривались встретиться часом позже?

— Мы загодя перешли на летнее время, — говорит Стэнли. — Чем отставать от жизни, лучше ее чуточку опередить.

Алекс и Стюарт усмехаются, а Стэнли между тем оглядывает прокуренную комнату. Все ящики из-под апельсинов заняты, еще несколько молодых людей пускают дым, по-индейски сидя на полу. Интеллигентного вида негр устроился на стуле перед печатной машинкой; он вежливо улыбается, встретившись глазами со Стэнли. Все прочие с некоторым недоумением смотрят на вновь прибывших и затем на Алекса.

— Друзья! — возвышает голос Алекс. — Позвольте вам представить — если вы еще не знакомы, — это Клаудио и Стэнли, два сугубо преступных элемента, с которыми я недавно сошелся на почве их зарождающегося интереса к искусству, поэзии и прочим прекрасным вещам. Без сомнения, джентльмены, всем нам приятно сознавать, что эти заблудшие юные души еще имеют шанс не сгинуть безвозвратно в криминальной пучине.

— Или они помогут всем нам выбраться из пучины искусства и поэзии, — раздается голос из угла. — Помогут нам стать честными злодеями.

Это Чарли. Стэнли с трудом его узнает: сейчас он выглядит трезвым — или почти трезвым. Чарли смотрит на приятелей с неуверенной улыбкой, своим видом как бы говоря: «Мы с вами уже встречались при каких-то нехороших обстоятельствах, но я, увы, ничего не помню». Стэнли не подает никаких ответных сигналов, лишь коротко усмехается его шутке. Больше никто не смеется.

— Начнем знакомство слева и далее по часовой, — говорит Алекс. — Боб, Брюс, Милтон, Сол, Морис, Джимми, Чарли, Стюарт — его вы уже знаете, — ну и Тони, наш сегодняшний привратник. А теперь, Стэнли, прихвати куртку своего друга и следуй за мной.

В спальне на голом матрасе комом лежат простыни, а на стенах развешены вкривь и вкось малопонятные образчики живописи. Алекс принимает у Стэнли обе куртки и протягивает ему пачку денег.

— Пересчитай, — говорит он, что Стэнли и делает: ровно сто пятьдесят долларов; он кивает и вместе с Алексом возвращается в главную комнату.

Стюарт и двое других гостей возобновляют какой-то давний спор. Только что слово взял жирный субъект псевдопрофессорского и гееватого вида, прихлебывающий красное вино из кофейной чашки.

— Без сомнения, стихи можно и нужно уподоблять картинам! — говорит он. — Почему бы нет? Вспомните: ut pictura poesis[25]. В этих словах заключена вся история поэзии. Это сказано Горацием, который, в свою очередь, процитировал Симонида. Моментальное воздействие образа, негативное пространство пустого листа, глубина потенциальной детализации — это все вещи, которые в равной степени важны и для поэтов, и для живописцев, не так ли?

— Я не согласен, — говорит цветной парень, Милтон. — Возьмем для примера присутствующих здесь поэтов: сколько из них, помимо стихов, пишут и картины? Да практически все, если не ошибаюсь. Будь эти вещи взаимозаменяемы, разве стали бы люди, занимаясь одним, тратить время еще и на другое?

Тони, по-прежнему дежурящий у дверей, знаком подзывает Алекса и что-то шепчет ему на ухо. При этом он с озабоченным видом поглядывает на Стэнли и Клаудио. Слов его Стэнли расслышать не может.

Стюарт выступает на стороне Милтона против жирдяя-профессора.

— Тебя не было на чтениях в редакции «Коустлайнз», Брюс, — говорит он. — Иначе ты бы не стал перелопачивать впустую всю эту кучу словесного навоза. Тот же Гинзберг, например, вовсе не живописец. Представь себе самые монументальные произведения живописи, какие приходят на ум, — вот хотя бы Сикстинскую капеллу, — и ты не найдешь ничего сравнимого с той вещью, которую он читал на собрании. Ты зациклился на допотопном музейном академизме, старик. Наполняешь формальдегидом банки со всякой мертвечиной. Я тоже люблю живопись, но картины не могут существовать в потоке времени. А стихам для существования даже бумага не обязательна. Они возникают и состоят из живого дыхания.

— Гинзберг? — переспрашивает кто-то. — Это который метит в звезды стриптиза?

— …только ради театрального эффекта, — слышится чье-то бормотание.

— А что плохого в театральности? — откликается Стюарт. — Поэзии нужно больше театра! Ей нужно больше музыки! Надо переносить ее со страниц на сцену! Пусть живая кровь потечет по этим бумажным венам!

— Боже правый! — стонет Брюс, подливая в свою чашку вино из большого кувшина на полу. — Сейчас он опять заведет свой джазовый речитатив.

В другом конце комнаты Алекс по-отечески кладет ладонь на плечо Тони, одновременно предупреждающе поднимая указательный палец другой руки. Тони понижает тон.

— Поэтам и художникам давно пора прекратить эти дурацкие бои с тенью, — продолжает Стюарт, — и перейти к творчеству в джазовом стиле. Свободу всем формам! Пора снести ненужные барьеры между искусством и жизнью! Только так мы сможем достучаться до сознания обывателей, Брюс. Это сродни партизанской войне. Большинство людей сейчас в первую очередь — зрители: они подсели на визуальные образы, как на наркоту, и живут под постоянным гипнозом. Фронтальная атака на их зрительное восприятие обречена на провал. Нужны обходные маневры — через органы слуха и через внутреннее зрение, неподвластное подсознательному внушению.

На этом месте в спор вступает Чарли, и голос его звучит слишком громко для такого тесного помещения: