Сквозь три строя - Ривка Рабинович

Рабин ответил, что политику, принятую в 70-х годах, невозможно проводить теперь, когда речь идет о массах людей, прибывающих в темпе нескольких полных пассажирских лайнеров в день. И раньше, сказал он, политика планового расселения репатриантов создавала проблемы, потому что у людей были индивидуальные требования, не все хотели жить в тех местах, которые были запланированы для них. Когда речь шла о десятках и даже сотнях семей, можно было проявлять определенную гибкость, но с сотнями тысяч невозможно работать таким образом. Система центров абсорбции, предназначенная для подготовки репатриантов к жизни в стране, не в состоянии обслуживать такое количество людей. В соответствии с духом времени и общей либерализацией экономики было решено дать репатриантам свободу действий в устройстве своего быта и помогать им путем выплаты «корзины абсорбции» и других льгот.

Его слова убедили меня лишь частично, но времени для споров не было, так как слово получил следующий участник встречи. Я осталась при своем мнении, что государство должно направлять абсорбцию. Если оно не может заниматься всем потоком репатриантов, то обязано позаботиться хотя бы об одиночках и пожилых людях, строить для них дома с маленькими квартирами для сдачи за субсидированную квартплату. При нынешнем порядке люди попадают в зависимость от китов рынка недвижимости, прибегающих к отвратительной практике деления квартир на маленькие закутки, похожие на тюремные камеры. Эти закутки они сдают репатриантам пенсионного возраста за полную цену. Путем изменения политики абсорбции можно было избежать появления бездомных, которых не знала алия 70-х годов.

Была у меня еще одна встреча с Шимоном Пересом, весной 1996 года. Это было во время избирательной кампании, в которой Перес, заменивший убитого Рабина на посту главы правительства, противостоял Беньямину Нетаниягу. Перес выразил желание дать интервью нашей газете, которая во время большой алии вновь стала ежедневной. Я получила личное приглашение в бюро главы правительства в Тель-Авиве.

Эта встреча уже не была скромной и непринужденной, как в первый раз. Я прошла тщательную оборонную проверку. Шимон Перес был приветлив, как всегда, но более официален. Не было времени для того, чтобы просто поговорить, сразу же началось интервью.

В ответ на каждый мой вопрос Перес начинал длинный монолог, посвященный в основном теме мира. Чувствовалось, что его ответы были не спонтанными, а тщательно подготовленными. Вместо интервью получилась речь, которую я с трудом несколько раз прерывала, чтобы вставить вопрос.

Перес, однако, был очень доволен, когда ему вручили текст интервью в переводе на иврит. Мой босс Гимельфарб тоже был доволен. От нескольких русскоязычных газет, которые появились в ту пору как грибы после дождя, пришли просьбы в нашу редакцию разрешить им перепечатать это интервью. Словом, все были довольны, кроме меня.

Я с большим интересом следила за грандиозными переменами, происходившими на моей «доисторической» родине. Перестройка, гласность – это были слова, впервые произнесенные новым генеральным секретарем КПСС Михаилом Горбачевым, представителем нового поколения, сменившим длинный ряд «кремлевских старцев». О Горбачеве можно сказать то, что говорят о главах правительств у нас: то, что видишь оттуда, не видишь отсюда. Этот человек, который всю жизнь был верным коммунистом, увидел с вершины власти убогую картину «достижений» его страны: развал экономики, глубокое отставание от государств Запада, разочарование официальной идеологией марксизма-ленинизма, охватившее не только массы, но и значительную часть членов партии.

Вначале Горбачев верил, что путем основательной перестройки можно спасти социалистический строй, очистить его от прогнивших основ и ввести в него элементы демократии. Но очень быстро выяснилось, что социалистический строй не в состоянии переварить такие изменения, противоречащие самой его природе. Начался процесс распада всех звеньев аппарата власти. Возникшая ситуация хаоса внушала страх, и евреи СССР первыми откликнулись на нее массовым бегством из разваливающегося государства. Так началась новая волна репатриации, которая привела в Израиль около миллиона человек.

Эти события, интересные сами по себе, имели прямое влияние и на нашу семью. Крушение строя и его идеологических основ повлияло и на Зою, жену Иосифа. Она начала отвечать на письма мужа и даже согласилась приехать – сначала в гости, чтобы посмотреть, как живется в государстве «тель-авивских агрессоров», а затем, может быть, и насовсем.

Иосиф очень волновался накануне ее приезда. Он уже получил ту квартиру рядом с маминой, относительно которой у нас был конфликт, произвел там капитальный ремонт и попросил меня помочь ему в выборе мебели. Я пошла с ним, хотя в моей душе оставался осадок от конфликта. Что бы ни случилось, это мой единственный брат, вместе были прожиты и хорошие, и тяжелые времена.

Я была рада приезду Зои, к которой всегда чувствовала симпатию. На сей раз она прибыла как царица. Не осталось и следа от пренебрежительного отношения к ней со стороны свекрови и мужа, как это бывало в Риге. Мама уже не была доминирующим лицом в семье, а Иосиф, после неудачной попытки создать семью с другой женщиной, страдал от одиночества и мечтал о восстановлении своей первоначальной семьи.

Он всячески старался угодить Зое. Хотя она и приехала из большого города Новосибирска, но по своему мироощущению осталась деревенской женщиной. Иосиф водил ее в элегантные магазины и готов был купить ей все, что захочет – но она не хотела ничего. Она соглашалась принимать только самые элементарные вещи. Иногда она выбегала из магазина, когда он предлагал ей примерить что-то элегантное. Привыкшая всю жизнь соблюдать строгую экономию, она приходила в ужас от цен: «Ой, это больше, чем моя месячная пенсия!» Не помогали объяснения, что здесь другие мерки и что он может позволить себе покупать ей дорогие вещи.

Я понимала ее, но иногда ее упрямство раздражало меня. Трудно ожидать от женщины, переступившей порог шестидесятилетия, чтобы она изменилась. Даже я, прожив десятки лет в Израиле, не полностью освободилась от некоторых качеств, укоренившихся в Сибири, где прошла моя молодость – например, от страха перед недостатком продуктов. Это инстинктивный страх, он сильнее разума; я всегда покупаю больше продуктов, чем нужно одному человеку. Иногда это доходит до смешного – например, отношение к тряпкам для уборки. В сибирской деревне и даже в Риге не было специальных покупных тряпок, мы пользовались рваными предметами одежды. Отсюда бережливое отношение к каждой тряпке, сопровождающее меня и здесь. А моющие средства? Я всегда держу в доме запас моющих средств – а вдруг больше не будет.

Мама была недовольна появлением Зои. Иногда она шепотом спрашивала меня: «Кто это?» Когда вспоминала, говорила мне: «Зачем он привез сюда эту гою?» Она вообще не разговаривала с Зоей, что очень раздражало Иосифа, поэтому он кричал на нее еще больше, чем раньше.

Зоя, как всегда, принимала отношение к ней свекрови без протеста. Когда истек срок ее временной визы, она вернулась в Новосибирск, но обещала приехать навсегда. Иосиф пытался уговорить ее остаться, объяснил, что он может устроить ей документы новой репатриантки, на которые она имеет право как жена еврея. Но она упорствовала, утверждая, что ей нужно дать распоряжения о квартире и привезти свои вещи. Не помогали объяснения, что вещи, которые она привезет, будут непригодны здесь, и что в любом случае они стоят меньше, чем билеты на полет туда и обратно. Было в ней этакое тихое упрямство, не поддающееся ломке. То самое упрямство, которое выражалось в многолетнем отказе отвечать на письма Иосифа.