Медленные пули - Аластер Рейнольдс

И все же… что это за война, которая потребовала уложить в спячку миллиарды людей? И почему обслуживающий персонал, эти четыреста тысяч бодрствующих, настолько малочислен? Ясно, что вышки во многом автоматизированы, но тем не менее Гонта разбудили только потому, что в Патагонском секторе кто-то умер. Почему бы сразу не разбудить больше людей, чтобы система имела резерв на случай потерь?

Когда вертолет благополучно опустился на площадку другой вышки, Клаузен и Да Сильва велели Гонту следовать за ними в ее недра. Эта махина почти не отличалась от той, где разбудили Гонта, только здесь почти не было людей, вместо них сновали ремонтные роботы. Гонт сразу понял: эти примитивные машины ненамного умнее автоматических мойщиков окон. Неужели того стоили годы жизни, которые он отдал мечте об искусственном интеллекте?

– Нам надо кое о чем договориться раз и навсегда, – заявил Гонт, когда они шагали среди гудящих механизмов внутри вышки. – Я никакой войны не начинал. Вы не на того пальцем указываете.

– Думаешь, мы перепутали досье? – спросила Клаузен. – А откуда тогда узнали, что ты работал над мыслящими машинами?

– Значит, вы зашли не с того конца. Я не имею никакого отношения к войнам или военным.

– Мы в курсе, чем ты занимался. Потратил много лет на создание самого настоящего искусственного интеллекта, способного выдержать тест Тьюринга. Пытался сделать мыслящую машину.

– Да, только этот путь оказался тупиковым.

– Но все же он привел к некоторым полезным побочным результатам, разве не так? – продолжала Клаузен. – Ты решил сложную проблему языка. Твои устройства не просто распознавали речь, а могли понимать ее на уровне, недостижимом для любой компьютерной системы. Метафоры, сравнения, сарказм, умолчание, даже подтекст. Конечно, результат имел разнообразные сферы применения в гражданской жизни, но свои миллиарды ты заработал не на этом. – Женщина бросила на Гонта жесткий взгляд.

– Я создал продукт. Я просто сделал его доступным для любого, кому он был по карману.

– Разумеется. К сожалению, твой продукт оказался идеальным инструментом для массовой слежки, и им воспользовались все деспотические правительства, оставшиеся на планете. Любому тоталитарному государству не терпелось его заполучить. И ты не испытывал никаких угрызений совести, продавая его, не так ли?

Из подсознания Гонта всплыл хорошо отрепетированный аргумент:

– Ни одно средство коммуникации в истории не было односторонним лезвием.

– И это тебя оправдывает? – спросила Клаузен.

Да Сильва молчал все время, пока они шли по коридорам и лестницам.

– Я не жду от вас прощения за то, что сделал. Но обвинять меня в том, что я начал войну, говорить, что я несу какую-то ответственность за это… – он обвел рукой вокруг, – за это убожество…

– Ну, может, не ты один в этом виноват, – признала Клаузен. – Однако причастен несомненно. Ты и любой из тех, кто лелеял мечту об искусственном интеллекте. Вы подталкивали мир к краю пропасти, не думая о последствиях. Вы и понятия не имели о том, какого джинна выпускаете на волю.

– Повторяю, никого мы не выпустили. У нас ничего не получилось.

Они шли по подвесному мостику над огромным пустым пространством внутри вышки.

– Посмотри вниз, – предложил Да Сильва.

Гонту не хотелось этого делать – он никогда не дружил с высотой, и даже дренажные отверстия в мостике нервировали его, потому что казались слишком большими. Но все же он заставил себя посмотреть. Четыре стены кубической камеры оказались стеллажами, заставленными белыми ящиками размером с гроб, по тридцать рядов в высоту. Их опутывала сложная паутина из трубопроводов, мостиков, лесенок и дорожек. Гонт увидел, как робот, жужжа моторами, подкатил к ящику, извлек из его торца какой-то блок и двинулся дальше, к соседнему гробу.

– На случай, если ты решил, что мы тебе мозги пудрим, – все это настоящее, – сказала Клаузен.

Анабиозные камеры для первых избранных выглядели совершенно иначе. Подобно египетскому фараону, похороненному вместе с мирскими пожитками, Гонту потребовался целый склеп, и этот склеп был набит самым современным оборудованием для криоконсервации и мониторинга. Согласно контракту с фирмой, Гонт круглосуточно находился под наблюдением нескольких живых врачей. Одно только размещение тысячи избранных требовало здания размером с большой курортный отель, примерно с такого же масштаба энергоснабжением. Здесь же Гонт увидел анабиоз в промышленном масштабе, анабиоз максимально эффективный: люди упакованы в ящики и складированы как фабричные изделия, обслуживаемые сущим минимумом живых наблюдателей. В этой камере всего лишь тысяча спящих, но теперь нет никаких сомнений: такая технология позволяет при необходимости уложить миллиарды. Для этого требуется лишь достаточное количество платформ и роботов. При условии, что энергии хватает и у населения планеты нет необходимости заниматься чем-то еще, все это выполнимо.

Здесь никто не выращивает урожаи и не распределяет пищу. Но это не имеет значения, ведь почти не осталось бодрствующих, которых надо кормить. Никто не руководит сложной и переменчивой глобальной финансовой системой. Но и это не важно: экономика канула в Лету. Отпала необходимость в транспортной инфраструктуре, потому что никто не путешествует. Нет нужды в связи: никого не интересует обстановка за пределами сектора. Нет потребности ни в чем, кроме абсолютно необходимого для выживания. А это воздух, продовольствие и лекарства менее чем для полумиллиона людей, немного нефти, последние ее капли, для вертолетов.

– Идет война, – сказал Да Сильва. – И началась она, в той или иной форме, еще до того, как тебя заморозили. Но это не та война, о которой ты, наверное, подумал.

– И как в нее вписываются все эти спящие люди?

– А у них нет выбора, – процедила Клаузен. – Они должны спать. Если они не будут спать, мы все умрем.

– Мы?..

– Ты, я. Мы все, – подтвердил Да Сильва. – Человечество.

Они забрали Неро и труп из лазарета, расположенного несколькими этажами ниже морозильной камеры. Мертвец был уже подготовлен к транспортировке – укутанная в серебристый пластик мумия на больничной каталке. Неро оказался не мужчиной, как предполагал Гонт, а высокой и гибкой женщиной с открытым и дружелюбным лицом и копной рыжих кудряшек.

– Новичок? – спросила она, салютуя кружкой с кофе.

– Пожалуй, – неуверенно отозвался Гонт.

– К этому надо привыкнуть, уж я-то знаю. Я только через полгода сообразила: это не худшее, что могло со мной случиться. Но и ты со временем втянешься. – Одна рука Неро была забинтована и облачена в белую перчатку, пришпиленную к одежде английской булавкой. – От души советую: не возвращайся в ящик. – Она взглянула на Клаузен. – Вы ведь даете ему такой шанс?

– Конечно. Это условие сделки.

– Знаешь, мне иногда кажется, что сделка все только осложняет, – сказала Неро. – Не проще ли говорить им, что надо делать, и к черту сантименты?