Бесконечность не предел - Василий Головачев

— Я пробовал, — признался Таглиб. — И меня вытолкнуло обратно.

— Меня тоже, и неоднократно, — остался серьёзным Дмитрий Дмитриевич. — Меж Первомиром и остальной Числовселенной стоит ещё один фильтр, я бы даже назвал его Числостеной. Всего их две: первая — между миром Единицы и миром Двойки, вторая — между числомиром-100 и остальными Безднами. Я хочу преодолеть первую «стену». Если через Нуль не пройти — это всё равно, что пройти через Навь, через собственную смерть, то может быть, можно зайти с другого конца? Ведь Нуль и Бесконечность где-то смыкаются?

Таглиб покачал головой:

— Чем глубже Бездны, тем больше риск утонуть в них.

— Вот я и проверю. А тебе, если не вернусь, я хочу поручить своих… учениками назвать их нельзя, скажем, своих последователей. Они скоро будут у меня, и если дождёшься, я вас познакомлю.

— До понедельника я совершенно свободен.

Дмитрий Дмитриевич улыбнулся.

— У меня на родине есть мультфильм, герой которого говорил: до пятницы я совершенно свободен.

— Меня еще никто не сравнивал с героями мультфильма.

— Это классный мультик, тебе бы он понравился. Итак, оружием мы обзавелись, — математик кивнул на коробочку с эргионом, принадлежащую гостю, — надо будет научить моих соотечественников пользоваться им.

— Без проблем. Хотя я не совсем понимаю, зачем тебе понадобилось пробиваться в Первомир. Допустим, ты это сделаешь, что дальше?

— Если формотрон существует, а он существует, судя по признанию Прохориила, я попытаюсь сбросить Владык с их Админами в Бездны без возврата!

— Один? — с сомнением спросил араб.

Дмитрий Дмитриевич обозначил улыбку.

— С божьей помощью. Точнее, с вашей. Пойдёшь со мной?

— А когда я отказывался от экстрима? Мы вместе бегали от Охотников, вместе сражались с ними, а то, что ты не позвал меня в девятьсот девяносто девятый превалитет освобождать Узилище, не моя вина.

— Я тебя и не виню, у меня просто не было времени.

Помолчали, взявшись за фрукты — дольки апельсина, ананаса и бананы.

— Дал бы мне что-нибудь почитать про Первомир, — сказал Таглиб. — Чем он так уж отличается от других миров Первоцифр?

— Тем же, чем Единица отличается от других цифр, — сакральным смыслом первозданности. Её не зря выделяли древние астрологи. В хараппском письме она — or — «наш», в китайском учении 1 — «звезда воды», юкагиры называли Единицу mo: rgon — «Единое». Пифагор тоже видел в Единице Единое и называл её Монадой, считая символом плотности и единства. Сен-Мартен[20], желая подчеркнуть чисто духовный аспект Единицы, проявляющийся лишь при соприкосновении с другими числами, символизирующими материальные планы бытия, утверждал, что она есть суть Божественный мир, управляемый Одним огнём, Одним солнцем. Вообще это символ активности, первый духовный Принцип, проявляющий явное из непроявленного — нулевого состояния.

Таглиб пустил по лицу морщины, резко подчеркнувшие его возраст: араб был далеко не молод.

— Ты красноречив, как дьявол, желающий заполучить чью-то душу. Только я уже свою продал — за возможность пересечь Бездны и узреть то, что другим недоступно. Казалось бы — столько всего видел, столько узнал! А вот гонит наркотик — жажда нового — по числомирам, и остановиться не могу.

— Я тоже. Только очень часто хочется восстановить справедливость в мирах, где её нет или где её низвели до уровня пыли под ногами.

— Ты таков же, как и все русские, тяга к справедливости у вас в крови.

— Дайте мне возможность знать больше, и я забуду о справедливости.

— Не забудешь, — задумчиво качнул головой араб. — Это зов сердца, а не прихоть. Хотя, если честно, я не всегда тебя понимаю.

На веранде возникла Ика, что-то проворковала на своём языке.

Дмитрий Дмитриевич поднялся.

— Посиди пару минут, пришёл налоговый агент, приходится заниматься хозяйственными делами, я его отпущу, и мы пойдём обедать.

Он вышел.

Таглиб дожевал дольку апельсина, покосился на дверь, наставил коробочку с эргионом на блюдо с фруктами.

— Пуфф!

Знакомое струение поколебало воздух, и блюдо волшебно изменилось, превращаясь в идеальную полусферу из матового-белого, с зелёными прожилками стекла.

Изменилась и форма фруктов: апельсиновые дольки стали красными колечками, ломтики ананаса — жёлтыми, а бананы превратились в тёмно-зелёные цилиндрики.

Когда Дмитрий Дмитриевич вернулся через десять минут, гость доедал последний «бананоцилиндр».

Математик подозрительно поглядел на чашу, на рот жующего Таглиба.

— Экспериментировал?

— Не удержался, — конфузливо признался ар-Рахман. — А фрукты обратно форму не возвращают.

— Во-первых, возвращают, хотя и с потерей вкусовых качеств, просто практика нужна. Во-вторых, делать это надо не на виду у людей.

— Кругом никого.

— Разве что. Обедать идём? Или ты наелся фруктов?

Таглиб невольно фыркнул, упруго вскочил, передёрнул плечами.

— На подвиги тянет после разговоров с тобой. Можно и пообедать. Далеко идти?

— Ресторан в пяти минутах езды.

Дмитрий Дмитриевич первым двинулся в глубь гостиной.

Формоспектр

Билеты на самолёт в Новую Зеландию Саблин достал с большим трудом, несмотря на все свои связи. Только благодаря другу из местного сервисобеспечения Аэрофлота два билета на утренний рейс одиннадцатого января из московского аэропорта Шереметьево удалось получить буквально накануне отлёта. Пришлось спешно отпрашиваться у директора Центра экстремального туризма Патрушева, придумав уважительную причину для недельного отсутствия: на всякий случай Саблин увеличил срок командировки, хотя собирался пробыть с Прохором в далёкой островной стране не более трёх суток, — и в пять утра выезжать в аэропорт из Суздаля, надеясь на отсутствие пробок.

Однако успели.

Ученик Саблина Митя Кошкин, двадцатипятилетний ас такси, домчал пассажиров до Шереметьева за три часа, умудрившись ни разу не нарушить правила дорожного движения и не попасть в поле зрения многочисленных телекамер на трассе. Последнее обстоятельство Саблин принял за хорошее предзнаменование: поездка обещала сложиться удачно.

Уже из аэропорта позвонили ДД.

— Дмитрий Дмитриевич, — сказал Прохор виноватым тоном, — до Веллингтона билеты взять не удалось, мы сядем в Окленде.

Веллингтон был столицей Новой Зеландии, и оттуда летали местные самолеты до Роторуа.