Придворный - Бальдассаре Кастильоне

Что касается сказанного вами о тяжбах в Риме, конечно, добро было бы извинить их. И спрошу вас: было ли где когда, чтобы люди не ссорились? В какие времена не было несогласий и противоречий между людьми? И нет сомнения, что из двух судящихся один прав, а другой нет, но подчас и оба считают себя правыми. Так что, во всяком случае, добрых в этих тяжбах не меньше, чем дурных. А если вы скажете, что добрые еще до тяжбы должны отказаться и от нее, и от имения, за которое судятся, – я отвечу: из этого скоро произошло бы совершенно неподобающее: все дурные стали бы богачами, а все добрые – бедняками, что было бы отнюдь не на всеобщую пользу христианского мира. Такие совершенные качества, как презрение к вещам и любовь к бедности, не заключены в человеческой природе; во всяком случае, они не всеобщи. Как известно каждому, согрешать свойственно человеку, и Христос всегда прощал согрешивших, если те просили Его от чистого сердца. И если человек согрешает, будь он даже священником, еще нет причины говорить, что он не христианин. И не следует ради этого изводить под корень всех священников, лишать их имущества, пытать их, убивать, сжигать церкви и делать им столько зла, сколько хотите вы, чтобы им делали.

Но вам недостаточно обосновывать ваше мнение подобными замечательными аргументами; вы, чтобы вам никто не мог возразить, все сваливаете на Бога, утверждая, будто случившееся в Риме дозволил Он сам, желая произвести из этого «большее благо». Честно говоря, мне кажется, уличные воры и разбойники подчас говорят о религии более разумно и учтиво, нежели вы. Ибо, когда их предают в руки правосудия, чтобы обезглавить, они, не имея, что сказать в свое оправдание, просят о милости со словами, что это дьявол внушил им сделать такое-то зло, пытаясь на него возложить вину за свое преступление. И это гораздо более пристойно, чем делаете вы, возлагая вину на Бога и говоря, будто Он дозволил это ради большего блага. Вы подгоняете слова к этому термину «дозволил», рассчитывая, что нельзя будет распознать ваше намерение. Но очевидно одно: дозволение Бога в этом случае состояло не в чем ином, как в том, что он не возбранил этому войску, оставив его при его свободной воле. При желании оно могло удержаться от тех злодеяний, которые совершило, – злодеяний, порожденных скорее подстрекательством дьявола, чем попущением Божиим, на которое точно так же можно сослаться в извинение тех зол, которые, по вашим словам, творят священники и все остальные люди на свете, как ссылаетесь вы в извинение дел, сотворенных солдатами в Риме, – ведь, конечно, ни одно дело не совершится, если Бог не допустит ему совершиться.

Более же верным и более христианским суждением было бы сказать, что Бог допустил столь тяжкое и жестокое гонение на свою Церковь, чтобы и папа, и кардиналы, и прелаты, и все терпеливо пострадавшие заслужили награду на небесах, чем говорить, что это было наказанием их пороков. Ибо, если рассмотрите самое начало нашей веры, найдете, что вся она утверждается на терпении гонений и что истинные христиане не избегают их, подражая Христу, который, будучи Богом, соизволил претерпеть великое поношение и позорную смерть. И истинными подражателями Его были мученики, а не тираны, наполнившие могилы теми святыми костями, которые вы так осмеиваете и вокруг которых поднимаете столько шума за то, что христиане почитают их, оправляя в золото и серебро. Вы так восхваляете тех злодеев, которые их обдирают и обкрадывают, будто желаете доказать, что заповедь{544} направлена не столько против воров и разбойников, собирающих себе имение насилием, убийством и пыткой, сколько против тех, кто тратит его на украшение церквей и реликвий святых. Так что по-вашему выходит, будто убийство и разбой суть великое добро и творящий это ради присвоения чужого имущества умеряет и исправляет грех тех, кто желает имущества.

Итак, приведенный вами довод, по-моему, того же сорта, что и другие, что и все учение, последователем которого вы себя выказываете. Поистине, оно сильно разит лютеранством (назовем это так){545} и мнениями других еретиков, которые были пообразованнее вас, но, возможно, не имели худшего, чем вы, устремления воли. Правда, вы стремитесь прикрыть и приукрасить ваши суждения тем, что вставляете их в диалог на кастильском языке и употребляете притворные слова; но в конце концов, уставши притворяться, говорите, что «Бог дозволил появиться Лютеру», смягчая термином «дозволил» ваше лукавое лицемерие: кажется, и вину за Лютеровы злые дела вы хотите возложить на Бога, и в сильном возбуждении порицаете папу и прелатов, вменяя им в грех его отлучение.

Несомненно, вы многое себе позволяете и высоко о себе мните, если не просто посреди Испании, но в самом доме императора осмеливаетесь публично защищать и поддерживать худшего врага и злейшего еретика, когда-либо восстававшего против церкви Христовой. Не знаю, какое нужно более ясное свидетельство, что вы лютеранин, чем это: ибо малого недостает, чтобы вы потребовали заживо вписать его во святые. А чтобы уже не оставалось ни малого сомнения относительно ваших намерений, вы повторяете и одобряете все его суждения, – так что вполне понятно, ради какой цели вы с таким страстным желанием просили епископа Альгеро{546} добыть для вас у папы бреве{547}, позволяющее вам читать книги Лютера. Ибо и безо всякого бреве вы так хорошо в них поднаторели, что дерзаете рассуждать, как полезно было бы изменить многие древние установления Церкви и отвергнуть многие вещи, утвержденные на соборах. И можно понять: то, что говорите вы о статуях и мощах святых, говорит на самом деле Лютер; равно как и о том, что клирикам нужно вступать в брак, о том, что доходы Церкви должны распределяться рукою мирян, что следует отменить бо́льшую часть празднуемых ныне праздников, дозволить есть мясо в пятницу и субботу, в навечерия праздников и в Великий пост, о том, чтобы сделать каждого епископа папой в своей епископии, – все это и многие другие вещи, похваляемые вами, суть в чистом виде учения Лютера.

Но не хочу углубляться далее в эти предметы; ибо хотя защита дела Церкви и христианской религии – долг любого доброго человека, тем не менее теперь я предоставляю это дело тем, кому оно специально поручено, чтобы не брать на себя чужие обязанности{548}. Я хотел бы перейти к тому, что касается личности папы, о котором вы говорите столь неуважительно, с такой злобой, что не знаю, можно ли христианину, оставаясь в пределах меры, говорить так даже о турке. Эту часть я оставил напоследок, чтобы лучше закрепить ее у вас в памяти. Здесь вы оправдываетесь двумя средствами: одно из них – сама тема, которая вас якобы вынудила, а второе – то, что вы «не можете оправдать императора, не обвинив папу». На первое я вам отвечу следующее: если тема вашего «Диалога» – злословие в адрес папы (как ясно видно и как вы сами сознаетесь), то за нее вам не следовало браться, ибо понтифики священны. И столь разнузданное злословие не допускается нигде и ни в какие времена не допускалось никаким законом. Даже и древних комиков, таких как Аристофан, Евполид, Кратил, Луцилий, упрекали в том, что они, бичуя пороки, указывали на лица; и наша сатира, происходящая от той комедии, тоже бичует пороки, но на лица не указывает. Вам также подобало бы знать, что законы вашей страны сурово карают тех, кто пишет сочинения, направленные против кого бы то ни было. И когда это так, вам кажутся честной и похвальной темой для вашей книги яростные нападки на папу, да еще с такой злобой, с такими вымыслами и столь явной ложью? Все лишь ради того, чтобы показать вашу ненависть и безрассудство?