Придворный - Бальдассаре Кастильоне

Но я прекрасно осведомлен о вашей злонамеренности: ведь, чтобы обмануть и ввести в заблуждение, как то в вашем обычае, вы, уже напечатав книгу и разослав ее в Германию, Португалию и другие страны, говорите, будто хотите ее исправить. И, примешивая к невежеству злокозненность, говорите, будто намерены сделать это, чтобы услужить мне, – словно вы по милости и доброте вашей согласны оказать мне такую любезность, а не потому, что разум или долг требуют этого. А позже прибавляете, что хотите оставить все, как написали. Хорошо ли согласуется сохранение уже написанного с желанием исправить его? Но я, со своей стороны, обманывать вас не собираюсь и обещаю, что буду снова говорить с императором, и уверен – его величество выступит против вас настолько явно, что каждый узнает: ваше богохульное сочиненьице (вы ведь сами называете его сочиненьицем) ему не по сердцу. И тогда посмотрим, поможет ли вам ваше оправдание. Вы обнаружите тогда, что гораздо вернее и основательнее смогут сказать наказывающие вас, что справедливость принуждает их выбить из вас эту гордую спесь, нежели говорили вы, будто «тема принуждает вас» лживо чернить того, кого обязаны вы почитать и слушаться как главу всего христианства, коль сами вы христианин.

Уж если родились вы в столь злую минуту и, может быть, от природы так дурно созданы, что, повинуясь инстинкту, не можете удержаться от злоречия и лжи, выставляя наружу всю злобу, что имеете на сердце (впрочем, эта злоба и без слов видна в бледности вашего отвратительного лица, в ваших ядовитых глазах, в натянутой улыбке, в которой будто постоянно дышит предательство), – тогда стоило вам избрать для хулы предмет менее важный и поступить как те, что забавляются стрельбой из арбалета и ставят мишень там, где не ходят люди. Но вы поставили ее там, где вам казалось более удобным оскорблять, и направили в самую середину множество стрел, которые могут отскочить и вернуться к вам.

Надеюсь, этого достаточно для ответа на ту часть вашего послания, где вы говорите, что сама тема книги принудила вас говорить дурно о папе: я же заявляю, что не приличествовало вам браться за такую тему.

Вам не стоит удивляться, что я не смог ответить вам без сильного негодования и скорби. Для меня слишком нестерпимо, чтобы такой дрянной червяк, как вы, имел в себе столько яду, что воображал бы себя способным похоронить все труды тех, кто упорно пытается водворить в христианстве мир, – то, чего и я желаю больше всего на свете, и сам, чтобы однажды увидеть, как это совершится, понес множество трудов, разнообразными путями делая все, что в моих силах, ради этой цели. Потому я и предан ей по-особенному, и заинтересован в ней больше других, и не могу не чувствовать сильнее других боль и страдание от того, что столь великое благо подвергается опасности: ведь даже от самого ничтожного человека может подчас произойти большое зло. И, как я уверен, тот, кто рассмотрит причины нынешних бедствий Италии, обнаружит, что начало их было даже мельче, нежели то, которое вы вашим диалогом приготовляетесь дать новому мировому раздору.

Перехожу к другой части вашего «Диалога», где вы говорите, что, желая оправдать императора, не можете не обвинить папу. Эта ваша посылка меня весьма изумляет, и я чем больше над ней думаю, тем больше запутываюсь. Ибо вы не называете того дела, в котором не можете оправдать императора иначе как только обвинив папу; однако совершенно ясно, что это разгром Рима, за который, как вы в начале «Диалога» говорите, император не несет никакой вины. У тех, кого обвиняют, имеется лишь два способа оправдаться: первый – отрицать то, что ему вменяют в вину; второй – признавая это, утверждать, что они поступили по праву или по крайней необходимости. Ясно, что и император перед теми, кто обвинит его в злодействах, совершенных в Риме, не может оправдаться иначе как только или одним, или другим из названных способов.

Итак, если вы хотите оправдать его по первому, негативному способу – то есть утверждая, что он не разорял Рима и не одобрял этого (как вы и говорите в начале вашей книги), – то, конечно, такое оправдание не дает повода к обвинению папы; это очевидно каждому. Стало быть, вам остается оправдывать его, признавая, что он сделал то, в чем его обвиняют, но сделал это справедливо и не без оснований. Только в этом случае обвинение папы будет согласно с вашим намерением оправдать императора, которое вы выказываете еще и когда говорите о несогласии между императором и папой. Иного заключения из вашей посылки, на мой взгляд, вывести нельзя. И меня удивляет, откуда берется ваше двоемыслие и что вас заставляет в данном случае противоречить самому себе.

Но по зрелом размышлении представляется следующее: сами сознавая, что в вашем «Диалоге» только то и правда, что император не виноват в случившемся в Риме, вы пожалели, что высказали ее, и поэтому решили переписать по-новому в вашем письме. Ибо, имея такую любовь ко лжи, что она кажется вам украшающей ваш «Диалог», вы, наверное, страдали от этой единственной правды и огорчались от того, что для вас больше силы имеет ненависть к правде, присущая вам искони, чем честь императора. Ведь вам, как и любому, этот государь известен как великий друг правды, который скорее согласился бы остаться без оправдания, чем оправдываться ложью, – тем более что придуманное вами оправдание настолько бесчестно для его величества, что может быть скорее названо обвинением, чем оправданием.

Так почему же вы не говорите чистой правды, без примеси обмана: а именно того, что император не приказывал и не одобрял злодейств, совершенных в Риме, ни против папы, ни против кардиналов, но, напротив, был крайне огорчен этим? Сказав эту истину, вы не будете принужденным обвинять папу, и вам не потребуется лгать так бесстыдно, как вы это делаете, и не нужно будет говорить вещей неправдоподобных и до того противоречивых, что они исключают друг друга. Ибо вашей посылкой, сделанной в письме, вы явно признаете, что император действовал против папы, а в диалоге пишете, что он не приказывал и даже не знал ничего о том, что учинили в Риме.

Вы пишете далее в том же «Диалоге», что император не наказывает злодеев потому, что «не хочет воздавать злом за доброе дело», считая, что разорение Рима было делом скорее Божьим, чем человеческим. Таким образом, утверждается, что даже если разорение произведено не по приказу императора, то он, во всяком случае, согласился с ним, сочтя за «доброе дело». Относительно этой двусмысленности я не могу разобраться, каково было ваше намерение. И поскольку вы изначально поставили себе целью обвинять и злословить папу, а это может происходить лишь от ненависти, которую вы питаете к христианской религии, то я не хочу больше распространяться об этом, оставляя это на суд Божий, а также тех, в чьем ведении находятся такие дела. Думаю, вы скоро перед таким судом предстанете.

Но я не могу смолчать о другом. Никак не возьму в толк, чего ради вы хотите своими выдумками заставить людей верить лжи и обману о таком добром монархе, как император, когда известно, что его величество не только не повелевал и не одобрял злодейств, произошедших в Риме, но воспринял их с величайшей скорбью и засвидетельствовал это многократно в публичных беседах, когда с кем-либо заходила об этом речь. Он сказал это послам французского короля, короля Англии, венецианцам и флорентийцам, не раз писал об этом собственноручно папе в письмах, полных милосердия и сыновней любви, и, соболезнуя о заключении папы, послал гонцов с приказом его немедленно освободить. Если такова правда, зачем вы пытаетесь убедить мир, будто все эти проявления скорби, все эти слова – одно притворство? Зачем вы хотите, чтобы на императора были возложены грехи его войска? Зачем вы хотите, чтобы его считали обманщиком, имеющим одно на языке, а другое на уме? Смотрите, синьор Вальдес: ни о чем так усиленно не хлопотали враги императора, как убедить мир в том, что пытаетесь доказать вы. А вашим словам будет оказано куда большее доверие, чем словам тех, которые ищут очернить его любым способом, хоть правдой, хоть ложью.