И оживут слова. Часть I - Наталья Способина

***

Я резко села на постели, и комната сделала немыслимый кульбит перед глазами. Желудок подскочил к горлу, и я едва успела скатиться с кровати и дотянуться до ночного горшка. В висках невыносимо пульсировало, пока меня выворачивало наизнанку. Ночная рубашка насквозь промокла от пота.

В покои вбежала встревоженная Добронега и, увидев меня, начала метаться по дому, греметь крышкой котла, горшками на полке, приговаривать, что я, видать, простыла под этим дождем, спрашивать, не съела ли я чего на торгах. А я смотрела в одну точку и понимала, что только что пережила последние часы жизни хванов. И видела его, совсем не похожего на себя теперешнего. И еще… я на несколько минут превратилась в ту, что была частью его жизни.

И только когда Добронега помогла мне натянуть свежую рубашку и забраться в постель, я поняла, что Альгидрас так и не успел узнать, что он почти стал отцом. И я понятия не имела, что мне теперь делать.

Когда я пойму, что в затылок мне дышит смерть,

Когда я узнаю, что я лишь песчинка, гонимая ветром,

Когда не останется сил, чтобы путь одолеть,

Пожалуйста, стань для меня тем, кто знает ответы.

Утро встретило меня головной болью и чувством разбитости. В первый момент я даже подумала, что Добронега оказалась права: я простыла после вчерашней прогулки под дождем. Только что-то мне подсказывало, что причина моего плохого самочувствия в другом. Ночью Добронега влила в меня успокаивающий отвар, которым пичкали Всемилу в «черные» дни, и перед тем, как меня утянуло в сонный дурман, я успела подумать, что нет худа без добра: отвар избавит меня от сновидений и, как следствие, от кошмаров. Потому что в последнее время у меня были все основания опасаться закрывать глаза. Предсказание сбылось лишь на половину: я действительно не видела больше снов в эту ночь, однако отдыха тоже не получилось.

Проснувшись, я еще долго лежала, кутаясь в теплое одеяло, и смотрела на сучки в потолочных досках. Мысли, точно заколдованные, раз за разом возвращались к деревне хванов. Я совсем не знала этих людей: ни высокого седого старосту, который настолько не любил своего младшего сына, что даже посчитал возможным принести его в жертву, ни старого жреца, смерть которого причинила такую боль женщине, глазами которой я смотрела на происходящее. Да что говорить: я даже не могла с уверенностью сказать, что знала того Альгидраса, который стоял, глядя прямо перед собой, и понимал, что должен умереть. Господи, как же страшно быть обреченным, понимать, что умрешь, и не иметь возможности это изменить. Я вздохнула, снова почувствовав острую жалость к нему. Если бы только я могла сделать так, чтобы в его жизни не было того дня… И снова, снова в голове вертелась ненавистная мысль: а что, если это случилось, потому что я так написала?

Скользнув взглядом с одного сучка на другой, я подумала о том, что мои сны изменились. Последним управляемым сном, управляемым в том смысле, что он пришел по моему заказу, был сон… накануне того, как в меня влили отвар. Неужели отвар что-то сделал с моим мозгом? Травы — не такая уж безобидная вещь. Буквально вчера на торгах я случайно услышала обрывок разговора двух девушек, о том, что одна из них выпила отвар, чтобы «изгнать дитя». Если есть средства, способные спровоцировать выкидыш, то почему бы не быть травам с психотропным эффектом?

Я рывком села на кровати. Что именно я знала об этом проклятом отваре? Его давали Всемиле в моменты приступов, и он обладал успокаивающим действием. Но Всемила была больна. Я — нет, в моем видении ситуации. Мог ли отвар причинить мне вред? Физически я этого не ощущала. Наоборот, после него я просыпалась, как правило, отдохнувшей. Однако после первого же приема отвара мои сны изменились: я перестала видеть тех, о ком хотела узнать, но при этом начала видеть то, что не видела до этого. Например, кусочек прошлого Всемилы и Альгидраса. Я вдруг не просто увидела это, а еще и получила ответ на вопрос, как Всемила стала такой. Выходит, что мои странные способности не пропали, а изменились. А что если отвар как-то связывает меня со Всемилой? Ведь по какой-то причине я стала видеть ее прошлое.

Мысли вновь сами собой вернулись к сегодняшнему сну. Я опустилась на подушки, глубоко вздохнула и попыталась посмотреть на это отстраненно. Все уже случилось. Я не могла изменить произошедшее, но могла использовать полученные знания.

Если думать просто о фактах: что нового я узнала? Как погибли хваны. Я некстати подумала о фильмах: ни одна кинолента не давала такого эффекта сопереживания, какой был в моем сне, потому что я на самом деле находилась в теле и разуме женщины, чьих близких убивали этой ночью. И я до сих пор не могла перестать вздрагивать, вспоминая фантомную боль в спине от клинка или копья, которым ее убили. А еще… мне было неловко даже думать об этом, потому что это было кощунством, но… то ли мой мозг так пытался справиться с пережитым, то ли я все-таки была слишком эгоистична, но я вновь и вновь возвращалась мыслями к образу этой женщины. Альгидрас сказал, что у него не было жены, что он просто вступил в обряд в пятнадцать лет. Но, по всему выходит, что он соврал. Ведь эта женщина ждала от него ребенка. Я не могла ошибиться. Почему же он все время лжет? Перед моим взором снова появился он сам из сна: напряженный, невероятно хрупкий на фоне высокого человека в красной одежде. То, как он вскинул голову, перед тем как выкрикнуть свой призыв, его лицо, его движения, — все это было так непохоже на него теперешнего. В чем же именно отличие? С упорством истинного мазохиста я снова и снова воспроизводила в памяти эту сцену. Сначала я пыталась убедить себя, что это потому, что я смотрела на него глазами другого человека, который знал его явно больше и лучше. Потом подумала, что женщина испытывала ужас в тот момент, и ее видение могло быть необъективным. Но все равно не получалось. Самое забавное, что я даже не могла понять, чем же он так отличался от себя теперешнего. Это было совершенно интуитивное знание. Он был там другим, и все. И это знание было сродни тому, что я знала о свирцах. Возможно, потому что там он еще… не Прядущий? Ведь он еще не знал Радима в тот момент. В этом ли дело?

Или же… Я резко села на кровати, и комната поплыла перед глазами. Переждав головокружение, я глубоко вздохнула. А что, если все дело в том, что это обычный сон, вызванным бесконечным обдумыванием одних и тех же мыслей. Тогда это в корне меняет дело. У меня был только один способ это выяснить: нужно узнать, что на самом деле произошло с хванами. Как именно они погибли?

До этого момента я знала только, что Радим жег там погребальные костры. Так сказал князь. Со мной, понятное дело, об этом никто не заговаривал. Кто мог рассказать? Альгидрас и Радим. Никого из других воинов, побывавших на острове, я не знала. Да и признаться, я не представляла как смогла бы подступиться с такими расспросами. Улеб, единственный из тех, с кем я хоть как-то общалась в Свири, был в то время в городе.

Я подумала о Радиме. Он не откажет сестре, но в то же время, учитывая недуг Всемилы, не расскажет правды. Мои мысли вернулись к Альгидрасу. Отбросив было одеяло, я натянула его вновь, поборов желание спрятаться с головой. В памяти невольно всплыл вывод, который я сделала вчера, пока подсматривала в окно за оставленным на крыльце хванцем. Обычно с утра надуманное вечером кажется несусветным бредом. Вот и сейчас я очень надеялась на то, что, подумав о хванце, с облегчением вздохну: ну какая тут любовь! Ерунда все! Просто слишком много переживаний за прошедший день — вот и лезло в голову всякое. Не вышло. Я вновь и вновь вспоминала наш вчерашний разговор на крыльце, его рассказ о прошлом, и сердце сжималось в груди от жалости к нелюбимому и одинокому ребенку и от невольного восхищения человеком, в которого вырос этот ребенок. Я из последних сил старалась даже мысленно не употреблять слово «мужчина», потому что мне казалось, стоит хотя бы раз подумать о нем как о мужчине и пути назад уже не будет. Пока я успешно справлялась с задачей, хотя сердце колотилось, как после пробежки.