Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов

Александр Иванович непременно и обязательно, думал я, поможет своему другу.

Из Петербурга приехал к Куприну невзрачный черноволосый человек, подвижной и юркий, весь состоящий только из одних жестов и острых углов. Когда ему не хватало для разъяснения своей мысли нужных слов, он притопывал ногой, сгибался и вертелся, словно ошпаренный.

— Я был у прокурора, — говорил он тоненьким голосом, — мне удалось изловить следователя, но дело вашего Кольцова тонет в массе более серьезных. Одно с другим связано, перепутано, запутано, а я не бог, я всего только адвокат, как вы знаете… И что вам дался этот сцепщик вагонов?!

Куприн встал, вскинул голову и ответил:

— Я русский писатель, и я обязан помочь человеку в беде.

Эти слова я запомнил на всю жизнь. Я запомнил и позу Куприна, и его несколько глуховатый, рыхлый голос, полный, однако, достоинства и гордости своим высоким званием русского писателя. Вертлявый человечек удивленно посмотрел на него, а он еще раз сказал:

— Я русский писатель, и я обязан помочь тому, кто несчастен. Николаю Васильевичу необходимо помочь.

— Но вы знаете, каких денег это может стоить! — пискливо воскликнул адвокат.

— А это не ваше дело, почтенный Исаак Самуилович! Расходы беру на себя, сколько бы это ни стоило, понятно? Ну, что, книгу себе выбрал? — обратился он ко мне. — Выбрал? Ну, так иди, голубчик, почитай на свежем воздухе, погуляй…

С этого дня я стал связным между домом Куприна на Елизаветинской улице и домиком Николая Васильевича в Александровской слободе. Несколько раз жена Николая Васильевича приходила к Куприну, раз десять бегал я на почту и сдавал телеграммы, адресованные в Петербург одному и тому же лицу, на Николаевскую улицу.

Август кончался. За неделю до отъезда из Гатчины я пришел к Куприну, чтобы возвратить ему «Две Дианы» Александра Дюма и взять какой-нибудь другой роман этого удивительнейшего мага и кудесника, действие которого было столь освежительно и бодряще, что я, читая его в те годы, да и теперь, когда я уже стар, — неукоснительно забывал и о сне и об еде.

— Дайте, Александр Иванович, еще что-нибудь Дюма, — сказал я, добавив, что через неделю уеду в Петербург учиться и мне поэтому нужен такой роман, который не тянул бы за собою десяток других, чтобы в одной книге все началось бы и кончилось. Что-нибудь про неустрашимых храбрецов, как на рожон лезущих на шпагу.

Я получил «Черный тюльпан» и выслушал недлинную нотацию, суть которой заключалась в строгой критике беспорядочного, неорганизованного чтения ради чтения.

— Дюма, друг ты мой, великий писатель, — сказал Куприн. — Но в твоем возрасте надо почаще заглядывать в русскую литературу. Дюма — это, так сказать, красиво украшенная беседка в саду, в котором стоит главное здание, а в нем, брат ты мой, — Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Лев Толстой, Чехов… Тут, братец ты мой милый, такое богатство, что у меня времени нет на то, чтобы перечислить все имена. Советую тебе взять, например, Гоголя, прочесть его всего, а потом зайти в беседку, понимаешь? В ту самую, о которой я только что сказал. Посиди там, поговори с какой-нибудь королевой или Людовиком, а потом бери Тургенева или Чехова. Ты, друг мой сердешный, рассказы Чехова читал? Не врешь? Ну, и хорошо, — Чехова надо постоянно читать, ежедневно.

— А что с Николаем Васильевичем? — спросил я.

Куприн исподлобья посмотрел на меня и ответил, что дело не в одном Николае Васильевиче, но все же есть надежда в самое ближайшее время попариться в баньке вместе с ее хозяином.

— А ты вообще-то понимаешь, в чем тут дело? Ты вникаешь в то, что происходит?

— Да, понимаю, — ответил я. — Вникаю…

В самом конце августа Куприн уехал в Петербург. Я возвратил Дюма его домашним и, сказав «до свидания» Гатчине, отбыл домой, чтобы снова сесть за парту.

Родственник мой, у которого я гостил летом, в один из приездов своих в город, в октябре того же года, сказал мне, что Николай Васильевич Кольцов несколько дней назад вернулся домой и уже парился в баньке вместе с другом своим — русским писателем Александром Ивановичем Куприным.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Моему брату Борису

Третьего марта тысяча девятьсот двадцатого года известная всему Петрограду гадалка-прорицательница Евдокия Семеновна Цурикова была разбужена в необычное время: кто-то звонил в квартиру ровно в пять утра.

Внешность Евдокии Петровны? Все гадалки похожи одна на другую, и все они как пушкинская Пиковая дама, только что вставшая с постели, и вообще мало чем отличаются от самых препротивных старых дев, возлюбивших сперва кошку и ту же кошку в конце концов.

Евдокия Семеновна надела туфли, перекрестилась и направилась к двери. За нею следовали кот, облезлый старый пудель и дрессированная белая мышь. Кот, большой шутник, кинулся к мыши, желая напугать ее, но за мышь вступился пудель, — он гавкнул на кота и виновато посмотрел на хозяйку. Евдокия Семеновна всем троим погрозила пальцем и обратилась персонально к пуделю:

— Что делать, Барон? Звонят! К нам!

Маленький медный звонок под потолком качнулся и отрывисто залопотал. Пудель вильнул хвостом. Белая мышь забралась хозяйке на плечо. Кот зевнул.

— По-вашему — открыть? — шепотом произнесла Евдокия Семеновна. — Ну, смотрите, я открываю…

Пудель ближе подошел к двери и внюхался под ноги стоящего за нею. То же проделал кот. Затем они отошли в сторону и выжидательно прикрыли глаза. За дверью мужской голос произнес:

— Значит, спит… Досадно. Дерну-ка еще разок!..

Опять залопотал короткий ржавый язычок звонка. Пудель и кот встали у двери, мышь спустилась с плеча и спряталась под сундуком. Евдокия Семеновна сладчайшим голосом предсказателя долгой жизни спросила:

— Будьте добры сказать, кто это ко мне звонит?

— Бандиты не звонят, они вламываются, — ответили за дверью. Евдокия Семеновна вспыхнула. По голосу незнакомца она определила его рост и возраст: очень высок, сорок лет от роду. Любопытно. Необходимо открыть, но предварительно следует накинуть на себя халат — тот самый, в котором, по слухам, принимала визитеров вдовствующая императрица Мария Федоровна, супруга императора Александра Третьего. Надеть чепчик с малиновыми лентами. Золоченые туфли.

— Пожалуйста, впустите меня, — весьма просительно проговорили за дверью. — Вы не раскаетесь, мадам Цурикова!

— В чем дело? — спросила Евдокия Семеновна, роясь в платяном шкафу, стоящем подле двери. — Я, конечно, открою, но мне нужно одеться.

— И долго это будет продолжаться? — спросил незнакомец.

— Пять минут, я очень быстро! Я отлично понимаю, что вы ко мне с добрыми намерениями…

— Намерений у меня не имеется, мадам. Единственная просьба —