Королева красоты Иерусалима - Сарит Ишай-Леви

О боже, что это было?! Ничего похожего она еще не испытывала. С большим трудом ей удалось справиться с дыханием, и все это время он обнимал ее и целовал ее волосы.

Они молча лежали рядом, из глаз Луны непрерывно струились слезы. Это было единственное место на свете, где ей хотелось находиться, – вдвоем, только она и он, а мира снаружи попросту нет, и все, что происходит за пределами этой комнаты, их не касается. Нет ни соседней стоянки такси, ни друзей по больнице, ни Давида, ни Габриэлы, ни Рахелики, ни Бекки, ни мамы, ни даже папы. Только она и он. И пусть это длится вечно.

Луна открыла глаза и встретила взгляд Гиди.

– Сколько времени ты на меня так смотришь?

– Вечность.

– Я никогда такого не чувствовала. Никогда не была так счастлива.

– Я тоже, – хрипло сказал он. – Я тоже.

– Я хочу сделать тебе то же, что ты сделал мне, я хочу, чтобы ты почувствовал то, что почувствовала я, – шепнула она.

– Это невозможно, любовь моя, я никогда не почувствую того, что ты, я ничего не чувствую здесь, – он взял ее руку и положил себе на бедро. Но зато я чувствую здесь, – он потянул ее руку вверх, к своей грудной клетке. – И здесь я чувствую то, что не чувствовал никогда в жизни. Я люблю тебя, Луна, я люблю тебя, мое сокровище.

– И я. Я так тебя люблю! Никогда в жизни я никого так не любила и не полюблю, как тебя.

Он целовал и целовал ее без конца; их слезы, руки, сердца – все переплелось, и она уже не помнила себя. Господи, думала она, только бы это не кончалось, пусть это не кончается никогда…

Теперь жизнь Луны разделилась на две половины: в одной были тайные встречи с Гиди, во второй – муж, дочь и разросшаяся семья. Она не могла уклониться от своих обязанностей. Наоборот, теперь, когда встречи с Гиди стали постоянной частью ее существования, она старалась вести себя как образцовая домохозяйка и превратила однокомнатную квартиру, куда они переехали, в уютное гнездышко, любовно украшая ее во всех деталях, начиная с обивки мебели и кончая кружевной скатертью, которую постелила под стекло на столе, служившем и для приема гостей, и для семейных трапез. На балконе она выращивала белую и красную герань в горшках, кактусы разных видов и анютины глазки. Когда на их стороне балкона уже не осталось места для очередных горшков, она залезла на сторону соседей, чему те были очень рады. А чтобы увеличить жизненное пространство, вынесла на балкон маленький столик и стулья, накрыла столик клеенкой и в центре поставила горшок с цветком.

– У Луны дом с иголочки, – смеялись сестры, – точно как она сама.

Чем серьезнее становились отношения с Гиди, тем сильнее она старалась быть хорошей женой Давиду и матерью Габриэле. Правда, это стоило ей огромных усилий. Почти все, что делала дочка, почти каждая фраза, которую произносил муж, вызывали у нее раздражение. С Давидом она прикусывала язык и сдерживалась, с Габриэлой это было гораздо труднее.

– Ну как ты не понимаешь, что чем больше ты на нее сердишься, тем больше она делает тебе назло! – пенял ей Давид. – Лучше обращаться с ней мягко, говорить по-хорошему, показывать, что ты ее любишь. Только тогда она будет вести себя хорошо. А когда ты на нее кричишь, от этого только хуже.

– Но она первая начинает! Я еще в дом войти не успеваю, как она начинает меня злить.

– Она начинает? Ты хоть слышишь, что говоришь? Луна, ну кто из вас ребенок – ты или Габриэла? Она хочет твоего внимания, хочет, чтобы ты ее заметила, и из кожи вон лезет, чтобы тебя рассердить, – ведь только тогда ты обращаешь на нее внимание.

– Я не обращаю на нее внимания? А кто отводит ее в сад каждое утро? Ты? Кто ее одевает, причесывает, кормит?

– А кто купает ее по вечерам? Кто укладывает спать? Ты? – повысил голос Давид. – Когда в последний раз ты пела ей колыбельную перед сном? Когда рассказывала сказку? Пойми же, девочка кричит, чтобы ты ее наконец заметила.

Разговоры с Давидом приводили ее в подавленное состояние. Пожалуй, в чем-то он был прав. Она прибегала к различным маневрам, чтобы быть с дочерью как можно меньше. По сути, каждый день она пыталась как-то сбыть с рук Габриэлу, задабривала Бекки деньгами, чтобы та вместо нее забирала девочку из садика и отводила к родителям, а сама бежала к Гиди. Но при этом всегда старалась вовремя вернуться и забрать Габриэлу домой от родителей раньше, чем Давид придет с работы. Точно так же она следила за тем, чтобы Давида дома ждал горячий обед, когда он приходит отдохнуть в перерыв. Иногда они встречались за обедом в доме у родителей, иногда она приходила в банк, и они вместе шли есть хумус в «Таами». После обеда Давид ложился немного вздремнуть, а потом возвращался в банк. И хоть она уже считала минуты до того момента, когда Гиди отработает смену и они встретятся в своем постоянном номере в отеле, но никогда не выходила из дому прежде Давида. Терпеливо ждала, пока у мужа закончится обеденный перерыв, и только тогда начинала готовиться к встрече с возлюбленным.

Обычно эта происходило так: сначала Луна с головы до ног обтиралась мокрым полотенцем, затем вытиралась насухо, а после брызгала на себя духами из хрустальной бутылочки на туалетном столике, нажимая на грушу пульверизатора раз-другой, не больше, чтобы не переборщить. Потом набрасывала один из своих шелковых халатов и открывала ящик, где хранила изящное шелковое белье, переложенное засушенными цветами жасмина и лаванды в полотняных мешочках, которые сшила собственноручно. Тонкими ухоженными пальчиками она вынимала из ящика трусики, лифчик и комбинацию и клала на кровать; из ящика с чулками доставала пару тончайших нейлоновых чулок и клала их рядом с бельем. Теперь приходила пора заняться ногами: Луна старательно втирала в ступни крем, пока кожа не размягчалась. Тогда она усаживалась перед зеркалом и приводила в порядок лицо. Когда увиденный в зеркале результат ее удовлетворял, она принималась одеваться. Очень осторожно натягивала нейлоновые чулки, следя, чтобы шов проходил ровно посредине икры, потом надевала кружевной пояс для чулок и пристегивала чулки, стараясь не прищемить кожу. Убедившись, что чулки сидят как следует, надевала комбинацию. Теперь предстояло самое сложное – выбрать подходящее платье. Она примеряла и снимала, надевала и снова снимала, и так все платья по очереди, пока наконец не оставалась довольна выбором. Полностью одевшись, она снова усаживалась перед зеркалом и красила свои четко очерченные губы. Помада всегда была последним штрихом. Легонько сбрызнувшись еще раз духами, она выходила из дому.

Луна шла, постукивая каблучками, к улице Яффо. Было бы проще сесть в автобус и прямиком доехать до Кикар-Цион, неподалеку от отеля, где они встречались, но Луне не нравилось толкаться в автобусе среди чужих людей, она предпочитала пройтись пешком. Пока Гиди закончит смену, она успеет постоять перед витринами на Яффо, прочитать афиши кинотеатров «Эден» и «Цион», рассмотреть фотографии с кадрами из фильмов, которые идут сейчас или пойдут вскоре. Время тянулось медленно, чересчур медленно. Можно было бы пойти на стоянку такси и подождать Гиди там, но лучше этого не делать. В последнее время она избегала там появляться. Она, конечно, доверяла своим друзьям-водителям, но с тех пор, как они с Гиди стали любовниками, стала испытывать неловкость, встречаясь с ними на стоянке.