Хроники Империи Ужаса. Крепость во тьме - Глен Кук

Наконец наступила зима, сезон мира. Она стала и сезоном переговоров, временем тайных соглашений и не столь тайных измен. Всегда находился агент итаскийского герцога, готовый предложить двойное предательство.

А эль-Кадер все так же не получал приказов из Аль-Ремиша – по крайней мере, тех, которые он считал подлинными. Ни один из них не был подписан рукой Ученика. Приказы поступали, но непонятно от кого, и он их игнорировал, поскольку они исходили не от пророка.

Смерть Насефа стала сигналом для новых политических маневров и для введения движения в законные рамки. Погиб самый великий, самый прославленный и героический революционер. Потенциальные преемники почувствовали вакуум власти и пытались его заполнить. Переворот был неизбежен, хотя Альтаф эль-Кадер не мог этого понять. Он видел лишь тех, кто пытался говорить от имени Ученика, извращая его идеальную точку зрения. И он считал, что знает против этого средство. Он переговорил с Моваффаком Хали, который ему не нравился, но владел средством против этой болезни. Хали согласился. Что-то нужно было делать.

Хали тоже не питал к эль-Кадеру особой любви, но сейчас им приходилось поневоле действовать сообща. Собрав несколько одетых в белое человек с татуировками, он поехал в столицу. Увиденное потрясло его. Ученик превратился в истощенный призрак, утративший всякую силу духа. Борьба со злом пожирала его изнутри.

Проведя день с любимым господином, Моваффак отправился в пустыню и долго плакал. А затем, отдав необходимые распоряжения харишам, вернулся на Запад, где с удвоенной силой продолжил молиться за того, кем когда-то был Ученик, в надежде, что тот станет им снова.

Третье лето сражений началось подобно второму, но эль-Кадер пытался избежать прежних ошибок. Вначале он продвинулся достаточно далеко, но застрял всего в тридцати милях от Серебряной Ленты и города Итаския. В течение четырех мрачных месяцев он маневрировал, сталкивался с врагом, снова маневрировал и устраивал небольшие стычки на территории в жалкую сотню квадратных миль. Грейфеллс готовился всю зиму, изучая подходы к Итаскии и Великому мосту с бесчисленным множеством препятствий и укреплений. Эль-Кадер не прорвался.

То было время самых яростных, долгих, смертельных и лишенных тактического воображения боев. Герцог не преследовал иных целей, кроме как замедлить эль-Кадера, – победа над ним полностью лишила бы его шансов извлечь хоть какую-то пользу от нависшей над Итаскией угрозы. Эль-Кадер же стремился обескровить север, пока тот в конце концов не сможет ему противостоять.

Оба генерала не щадили людских жизней, хотя герцог в этом отношении был куда расточительнее. Встревоженный король, резиденция которого находилась меньше чем в десяти лигах, с готовностью объявлял очередные призывы новобранцев.

Слабость эль-Кадера заключалась в том, что он не сумел приспособиться к перерождению его войска. Он был пустынным командиром, рожденным для войны в диких пустошах. Но воинство больше не было ордой конных кочевников, которые мчались, словно ветер, нанося удар и растворяясь в воздухе. Да, такие еще оставались, но на третье лето большую часть войска составляли жители Запада, не отличавшиеся подобной мобильностью, за что эль-Кадер их ненавидел, к тому же не понимал их тактику. Он подумывал о том, чтобы бросить некоторое количество соплеменников словно семена по ветру, который разнесет их за позиции Грейфеллса и вдоль берегов Серебряной Ленты, но не сделал этого. Он не доверял союзникам, и его все еще преследовали воспоминания о поражении у Листона.

Он продержался в течение четырех месяцев войны на истощение, и если показателями успеха считать надгробные камни – он побеждал. Но Великий мост, казалось, прогибался от бесконечных резервных батальонов.

К сожалению, эль-Кадер потерял связь со шпионской сетью Насефа. Новости о политической ситуации к северу от Серебряной Ленты наверняка согрели бы его душу. Крестьяне Итаскии были готовы восстать. Знать желала ухода Грейфеллса. Банкиры угрожали потребовать полного погашения предоставленных Короне займов. Купцы стонали о препятствиях для сухопутной торговли. Горожане злились из-за выросших цен на еду, которую теперь приходилось поставлять в Хеллин-Даймиель и производство которой сократилось из-за призыва крестьян в резервные войска. Отцы и матери оплакивали потерю сыновей.

Итаския напоминала туго натянутую, готовую порваться тетиву. Эль-Кадеру требовалось лишь слегка ее подтолкнуть.

Он совершил ошибку, выбрав подобный стиль ведения кампании. Позволив герцогу навязать свою стратегию, он встрял в войну, принципов которой не понимал.

А потом, ближе к осени, он совершил новую, самую страшную для любого солдата ошибку, шагнув в тень вытянутой левой руки судьбы.

Как обычно, он возглавлял атаку против не желавшего сдаваться укрепления из земли и бревен, когда случайная стрела угодила в глаз его лошади. Животное сбросило его под копыта и поволокло. Альтаф эль-Кадер, будучи упрямым по своей природе человеком, продержался четыре дня, прежде чем поддался обаянию Темной Госпожи.

Его смерть сломила волю войска, уже и без того лишившегося боевого духа. Все разваливалось на куски. Даже самых фанатичных правоверных охватила растерянность. На них пал гнев Господень, и сердца их захлестнуло отчаяние.

Воинство света больше не представляло собой жаждущую крови и завоеваний орду, превратившись в огромную толпу уставших от войны людей.

Командование взял на себя прибывший из Аль-Ремиша Моваффак Хали, который привез мандат самого Ученика. Но этому предшествовал месяц хаоса и безвластия. Воинство разваливалось и отступало, командиры ссорились между собой, вместо того чтобы сражаться с врагом.

Хали созвал совет, центральным пунктом которого стал внушающий страх кинжал-убийца харишей, воткнутый в дубовое бревно. Не дав никому задать ни единого вопроса, он сообщил, что будет жестким командиром. Он сказал, что им предстоит обратить ход кампании и что Господь был с ними даже в час отчаяния, ибо снизошел на Святейшие храмы Мразкима и Ученика, вновь смилостивившись над правоверными. Хали велел всем молчать, слушать и делать, что говорят. С каждой фразой он поглаживал кинжал-убийцу, и каждый раз серебристый клинок испускал мягкое голубое сияние.

Ему удалось донести до слушателей всю суть своих слов.

Хали методично изучал создавшееся положение и решал возникающие проблемы, отсекая куски северных войск и уничтожая их на месте. Его не посещало вдохновение, как эль-Кадера, и он не был гением, как Насеф эль-Хабиб. Он лишь знал свою цель и орудия для ее достижения, их ограничения и собственные слабые места. Вновь ожившее по его воле воинство перестало разваливаться на части и остановило врага у Портуны.

Снова наступила зима.

Эль-Мюрид одержал победу над вселившимся в него демоном. Борьба была долгой и изматывающей. Эсмат, бывший его глазами и ушами, оберегал господина от любых хоть сколько-нибудь тревожных известий. Даже после выздоровления Эль-Мюрида Эсмат ограничивал новости из внешнего мира ходом большого проекта по орошению, о котором господин объявил, прежде чем ушел в затворничество.