Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

— Кошка крутится у дома, а собака возле человека, — удручённо проговорил Попов. — И мне, как псу, — он мазнул пальцами по горлу, — до зарезу нужен твой знакомец.

Старик втянул голову в плечи.

— Молчи.

Между рядами торговых клетушек, в которых хрюкали, визжали, голосили, взбрыкивали и трясли прутья решёток выставленные напоказ мартышки, всевозможные звери и птицы, кривоногий парнишка в нахлобученном по самые глаза треухе тащил на верёвке деревянное корыто, в котором сидела сгорбленная старушонка с синяком под глазом и трясущимся подбородком. Она плевалась налево-направо и нахлёстывала мальчугана прутом.

— Шевелись, сволочь!

Это была известная всем бродягам и калекам, а может, даже и всему Пекину, "Жёлтая роза" — полоумная мать «короля нищих». Глядя на её ввалившиеся щёки, узловатые пальцы с синими ногтями и глубоко запавшие глаза, трудно было согласиться с утверждением, что "добродетель живёт в слабом теле". Худосочная старуха являлась олицетворением визгливой ненависти к людям. Не успела она появиться на рынке, как все торговцы, словно сговорившись, принялись швырять ей в корыто денежную мелочь — серебром. Это успокоило старуху. Перестав хлестать мальчугана, она принялась лихорадочно собирать монеты в кожаный мешок, который ловко выдернула из-под своих цветастых юбок. Спустя какое-то время, к ней подбежал босой старик, бухнулся в ноги, ударился лбом о корыто и что-то начал быстро-быстро лопотать.

— Живите так, чтоб ваши дети не страдали, — донеслось до слуха, и Попов тихо спросил у шарманщика. — У «короля» дети есть?

— И не было, — ответил тот. — Он чем-то болен.

Проходивший мимо парень поставил на землю бадью с живой рыбой и подобострастно пополз на четвереньках к старухе.

— Дверь судьбы открылась настежь.

Одна рыбина махнула хвостом так, что брызги обдали Попова. Он отёр лицо платком и понял, что найдёт "короля нищих". Как говорят китайцы, переплелись следы людей у ворот его дома.

Чтобы не встречаться со старухой взглядом, он сделал вид, что разглядывает подошву своего ботинка: то ли протёрлась, то ли нет?

Когда торговец рыбой унёс свою бадью, а мальчуган поволок корыто дальше, Попов подумал, что пережить тяжёлые минуты можно, можно пережить нелёгкие дни, но ежеминутно переживать в течение полутора месяцев, это и конь скопытится, и человек не выдержит — никаких сил не хватит.

— Ишь, притулились, — вывел его из задумчивости голос шарманщика, и он увидел стайку воробьёв, усевшихся на корзину с петухом. — Гольтепа голимая. Родня.

— Как будто у огня присели, греются, — улыбнулся Попов и поведал ему о своих поисках пропавшей девушки. Старик растёр окурок сапогом и почесал колено.

— А можа, как сама сбегла из дому?

— Нет, исключено.

— Коню поверь, а девке — погоди. — Он поправил на голове картуз, дескать, пошёл, но с мешка не встал. — Кыш, пройда! — дёрнул он ногой, отгоняя нахального голубя, принявшегося клевать его новый сапог. — Сожрать тебя некому.

Голубь отпорхнул в сторону и его круглый зрачок уставился на Попова: и ты такой же?

— Кыш, — притопнул на него шарманщик, и голубь перелетел под липу, в тени которой сидел косоглазый подросток, местный дурачок, привязанный к стволу дерева и ковырявший пальцем глину. Время от времени он набивал ею рот, жевал и выражал неудовольствие. Плевался.

Какая-то накрашенная белилами девица остановилась напротив пускавшего слюни подростка, вильнула бёдрами, сунула руку себе за пазуху и протянула Попову колоду игральных карт с тем блудливо-призывным кокетством, которое граничит с пошлыми ужимками портовых шлюх. На цветных карточках изображалось совокупление мужчин и женщин в разных позах и всевозможных сочетаниях. Художник был циничным фантазёром, мастером своего дела.

Попов подумал и купил колоду. Пригодится. Он ещё не знал, зачем она ему — поверил интуиции. Точно так же, как почувствовал: даст ему шарманщик адрес "короля нищих", даст, по крайней мере, назовёт притон, где тот чаще всего бывает. Поэтому сидел, не уходил, вдыхал запах травы и гнили, дёгтя, табака и человеческого пота; слушал птичий щебет, лай собак, глухую перебранку обезьян. В ближайшей клетке распускали яркие хвосты павлины, дёргали шеями.

Неожиданно в суматоху «птичьего рынка» ворвался женский плач: какая-то молодая китаянка с округлившимися от страха глазами искала потерявшегося малыша — сынишку. Пришла купить ему хомячка, и пока торговалась с продавцом, ребёнок исчез. Стоял рядом и … пропал. Она уже была на грани сумасшествия, когда Попов увидел малыша: тот сидел на корточках возле высокой плетёной корзины и разглядывал петуха. Малышу было годика два, может, чуть больше.

Китаянка судорожно подхватила своего сынишку и теперь вертелась с ним вокруг своей оси. То — через левое плечо, то — через правое.

Ребёнок верещал и заливался смехом.

Хозяин петуха, старик в измызганной хламиде, кланялся китаянке до земли: она на радостях дала ему монету в десять ланов. Попов, нашедший малыша, получил двадцать. Хотел отказаться, но шарманщик звучно щёлкнул себя по кадыку, мол, будет на что выпить, и он благочестиво принял дар. Смирил гордыню.

— Без мёртвой воды и живая не действует, — шарманщик подозвал к себе владельца петуха, отсчитал деньги и тот вскоре принёс бутыль пекинской ханки. Бывший каторжанин сунул её за пазуху, отряхнул руки и достал из своей торбы гранёный стакан. — Ваше здоровье!

Когда опорожнили четверть, дурачка под липой уже не было. Он взобрался на ближайшую акацию — дальше его не пустила верёвка — и, зажав нижнюю ветку ногами, раскачивался вниз головой, пускал слюни...

Попов поднял несколько кленовых листьев, подержал их на свету, перед глазами, а затем сгорстал в один обмяклый ком. Отбросил прочь. Ужасная несправедливость: один неверный шаг и смерть. Яма с присыпкой. Судьба выводит человека на дорогу и оставляет перед выбором: хоть стой, хоть падай. Тайна и тоска. И подлая несправедливость: Му Лань нужна Игнатьеву, а ноги бьёт Попов. Жизнью рискует.

— Ужасная несправедливость! Но, — с хмельной покорностью решившегося человека бубнил он себе под нос. — Посулился — исполняй.

— Хоть так, хоть эдак, — поддержал его шарманщик.

Тёмная туча мазнула вершину сосны, заволокла небо дымчатой провисью.

За те долгие семь лет, которые Попов прожил в Китае, в его сознании утвердилась мысль, что Срединное царство не доступно для человека стороннего. Китай огромен, и величественна жизнь его племён, его власть предержащих и его рабов. Величественна и многообразна, таинственна и до убогого проста; горька, разымчива, как рисовая водка, сладка, как смерть, и вездесуща, как любовь. Это здесь, в Китае, когда человек