Ночной карнавал - Елена Благова

— Хозяин, — сказала она, задыхаясь, — у меня есть к тебе предложение. Жизнь — игра. Ты умеешь играть?

— Смотря во что, — сказал жирный негр не без любопытства. — Зачем ты спросила об этом? Перестань кричать, парень! Я вытатуирую Солнце у тебя на спине. Орел должен смотреть на Солнце. Но орел никогда не сможет увидеть его.

Мадлен, держи себя в руках. Ты хорошо держишься. Ты ничем себя не выдаешь. Продолжай в том же духе.

Ведь ты узнала его.

Просто комната была Черная. И лица в Черной комнате тоже были черные. Как ты билась в его руках. Как кричала и визжала. Как не давалась. Как поклялась вырваться во что бы то ни стало. Не вырвалась. Он был сильнее. Он навалился на тебя жирным телом, скрутил тебе руки за спиной, связал ноги, вывихнул тебе челюсть. И сделал, что хотел.

Он сделал тебе Третий Глаз, отныне видящий все, что люди не видят.

Татуировщик из Воспитательного Дома. Закадычный кореш господина Воспитателя. Мастер с баночками и пузырьками разномастных красок, с набором игл, проникающих до сердцевины боли. Она узнала тебя. Узнала.

Как ты, жирный кафр, любил резаться в карты с Воспитателем, с кухаркой. С девочками постарше. Ты всегда носил в кармане брюк засаленную, размахренную колоду старых карт Таро. Ты присаживался под лестницей, где пауки свивали паутинные ковры, и один, осклабясь, так, что твои синие зубы разъезжались в стороны от удовольствия, раскладывал сам с собою пасьянс, или гадание, или просто так — карточные узоры, говорящие тебе на своем языке признания или проклятия. Ты умел их читать. Она убежала из Дома. Удрала. Бог помог. Или тот… как звали его… Марк, Март?.. забыла. Но тебя-то вспомнила. Больнее всего было, когда ты выкалывал на животе зрачок. Ты всаживал иглу прямо в пупок, и казалось, что боль проходит в темя и вылетает наружу из затылка, разрастаясь над головой сиянием.

— В чудесную игру, негр, — обворожительно улыбнулась Мадлен. — В «двенадцать апостолов». Если мне выпадет двенадцатый, я выиграла. И тогда дети мои. Оба. И мальчик, и девочка. Выиграешь ты — дети остаются у тебя, а впридачу ты получаешь еще двадцать тысяч монет. Идет?

Его любимая игра. Она помнила, как он плотоядно смеялся, когда ему удавалось выиграть в «двенадцать апостолов» у сухопарой вредной экономки. Та, поджав губы, вытаскивала из-за пазухи монеты и швыряла негру под ноги, на грязный заплеванный пол коридора. Недурную карььеру ты сделал, черный жиряга. «Сен-Лоран». Сердце Пари. Тысячи, миллионы монет. Рабы. Живой товар. Вы всегда торговали живым. И расплачивались живым. Но ведь и я, сволочь, играю на живое. Карты, заклинаю, — помогите!

— Идет, — тяжело выдохнул он. Приступ астмы сотряс его гулкие легкие. Откашлявшись, он выпустил мальчика.

— Откуда ты знаешь про «двенадцать апостолов»? — сощурившись, спросил он. — Это только моя игра.

— Не только твоя, значит.

Он всматривался в нее, угадывая. Красотка. Слишком богата, чтобы он мог ее купить. И наверняка здесь с телохранителем. Значит, не удастся и похитить. Он-то уж знает свои карты. Родные, занюханные картишки. Они его не подведут. Сделка выгодная. Правда, чем черт не шутит, и тогда он лишится детей. На черта дети этой желтой пантере? Бездетная, наверно, вот и хочет потешиться. Ну уж нет. Товара он не отдаст за здорово живешь.

— Сядем сюда! Не побрезгуешь, аристократка?.. У нас по-простому. Не взыщи.

Он показал на закуток под лестницей, ведущей от сцены вверх, на антресоли, где за столиками, закидывая головы, хохотали кокотки на коленях у магнатов. Мраморная лестница, перила из ливанского кедра. Шумите, шумите надо мной, кедры ливанские. Смыкайтесь, кроны, над моей головой. Обнимать и целовать возлюбленного своего буду скоро. Он сам прилетит ко мне. Сам. А я выиграю нам детей. Раскосых, бедных, смуглых детей. Они напоминают мне татарских ребятишек… откуда?.. из моих снов?.. Из деревни, затерянной в полях Рус… соседская семья… как их звали?.. Фатима… и Равиль… такие же черненькие, глазки косо стоят… где они теперь?..

Они уселись. Негр потасовал колоду и сбросил карты. На масленой роже застыла красная, похотливая улыбка. Он играл в карты с богачкой и уже вожделел ее. А она его, судя по всему, не захочет. Может, предложить ей сыграть… на постель?..

— Начнем, пожалуй?..

— Начнем. Тяни.

Она потащила карту. Игра началась. Мальчик жадными глазами, стоя рядом, следил. Девочка, закончив пляску, скатилась кубарем со сцены. Подбежала к игрокам. Впилась глазами в маханья играющих рук. На сцене ее сменил традиционный для Пари канкан — девицы в пышных юбках высоко задирали толстые и худые ноги под визжащую кошкой музыку. Четверо ничего не слышали. Они играли. Снова решалась судьба.

Мадлен забыла о генерале. О бароне. О Пьере. О сети заговоров. О своих бесчисленных любовниках. Она помнила лишь о Князе и о детях. В голове ее билось: вот, у них еще не родился ребенок, а уже будут дети. И они возьмут их, чисто вымоют, оденут в хорошие одежды. И купят билет на пароход. На рейс до Южных Морей. И уплывут, уедут на Восток. На сияющий, сверкающий, пряно дышащий Восток, где человек погружается в себя, как в алавастровый сосуд, и его вином пьянятся люди, звери и звезды. Где есть настоящий покой. Где слышно дыхание земли и неба. Они будут жить в одиноком Доме на берегу моря. Она с детьми будет собирать ракушки, морские звезды, мидий. Она научит детей печь мидий в костре. Она будет рассказывать им сказки, поить их теплым молоком буйволицы… или простой коровы, коровушки, буренушки… А вечерами они будут наблюдать, как из-за моря восходит большая красная звезда Антарес, похожая на краба. И они перестанут, все вчетвером, бояться смерти, потому что будут очень любить друг друга. А потом они приедут в столицу Рус, преодолев огромные просторы, проехав насквозь снежные леса, ковыльные степи, пересекут бесконечные реки, текущие по ледяной земле синей кровью. И дети увидят город с куполами церквей, похожими на дыни, яблоки, лимоны, груши, атласные тюрбаны, серебряные шлемы; увидят булыжные мостовые, баб с корзинами крыжовника наперевес, белых лошадей в плюмажах, священников в черных рясах, спешащих в храмы ко службе; увидят офицеров с молодецкой выправкой, городовых с саблями, побрякивающих нагрудными бляхами и околышами фуражек, бородатых купцов в хромовых сапогах, с цепями брелоков, висящими из всех карманов и карманчиков, с маслеными глазками, с пальцами, пахнущими икрой и водкой; увидят большеглазых, пышущих радостью юности гимназисток, стряхивающих снег с каблучка, смеющихся вслед проехавшему экипажу или новомодному авто; увидят торговцев горячим сбитнем и блинами; офеней с книжными лотками; и, может быть, им посчастливится, и они увидят Царский Возок, вылетающий навстречу из-за угла, и никто, ни один злодей в мире больше не подложит бомбу под колеса, не бросит смерть в окно, в морды ахалтекинских ли, орловских коней; и Царь выйдет из возка, и они бросятся к нему, смеясь и плача.

Руки методично перебрасывали карты.

С картонок глядели безучастные лица древнего Таро. Принцы под деревьями. Монахи. Важные дамы. Короли. Лошадиные морды. Сидящие выжидательно собаки. Изгибающие спину гривастые львы с растопыренными когтями.