Исчезновение Стефани Мейлер - Жоэль Диккер

В полиции Орфеа возбуждение и брожение еще не улеглось. Мы с Анной и Дереком готовились допрашивать всех актеров труппы – непосредственных свидетелей происшедшего. Поддавшись панике, они разбежались по всему городу, найти их и собрать вместе было непростой задачей. Наконец их всех разместили в конференц-зале; кто-то спал прямо на полу, кто-то в ожидании вызова валялся на столе президиума. Не хватало только Джерри Райса, улетевшего на вертолете с Дакотой, и Элис Филмор, которую до сих пор не могли найти.

Первым мы допросили Кирка Харви. Разговор наш принял совершенно неожиданный оборот. Защищать Кирка больше было некому, и мы поначалу обращались с ним без всяких церемоний.

– Что вам известно, сучий вы потрох! – орал Дерек, тряся Харви как грушу. – Имя, немедленно, иначе все зубы выбью! Имя убийцы! Живо!

– Но я понятия не имею, – хныкал Кирк. – Клянусь!

Дерек в припадке ярости отшвырнул его к стене. Харви рухнул на землю. Я поднял его и усадил на стул.

– А теперь говорите, Кирк, – приказал я. – Вы должны рассказать нам все. Дело зашло слишком далеко.

Кирк скривился, на глазах у него выступили слезы.

– Как Дакота? – спросил он сдавленным голосом.

– Плохо! – крикнул Дерек. – И все из-за вас!

Харви обхватил голову руками.

– Вы должны рассказать нам все, – повторил я жестко, но без агрессии. – Зачем эта пьеса? Что вам известно?

– Моя пьеса – просто жульничество, – прошептал он. – Я понятия не имею, кто убил тех четырех человек.

– Но вы знали, что в тот вечер, 30 июля 1994 года, убийца метил в Меган Пейделин, а не в Гордона?

Он кивнул:

– В октябре девяносто четвертого, когда полиция штата пришла к выводу, что убийцей был Тед Тенненбаум, у меня все-таки оставались сомнения. Ведь Островски мне сказал, что видел за рулем фургона Тенненбаума Шарлотту, и для меня это было необъяснимо. Но я бы не стал копать дальше, если бы через несколько дней мне не позвонили соседи Гордонов. Они обнаружили на створке двери своего гаража два следа от пуль. Следы были неочевидные, они их заметили только потому, что решили покрасить дверь. Я выехал на место, извлек из стены две пули и обратился напрямую к криминалистам полиции штата с просьбой сравнить их с пулями, извлеченными из жертв. Пули оказались из одного оружия. Судя по траектории, стреляли из парка. В тот момент я все и понял: целили в Меган. Убийца стрелял в нее в парке, промахнулся, она побежала по направлению к дому мэра, видимо за помощью, но он ее догнал и пристрелил. А потом убил Гордонов, потому что они были свидетелями преступления.

Я поразился, насколько прозорливым полицейским был Харви.

– Почему нам об этом не было известно? – спросил Дерек.

– Я пытался тогда с вами связаться, но безуспешно, – оправдывался Харви. – Я звонил и тебе, и Розенбергу в отделение полиции штата, но мне сказали, что у вас несчастный случай и вы пока на больничном. Когда я сказал, что это касается четверного убийства, мне объяснили, что дело закрыто. Тогда я поехал к вам домой. У тебя, Дерек, меня выставила вон какая-то молодая женщина, просила больше не приезжать и оставить тебя в покое, особенно с разговорами об этом деле. Потом я ходил к Джесси, звонил в дверь, но мне никто не открыл!

Мы с Дереком переглянулись. Как же мы в свое время прокололись с этим делом!

– Что вы делали потом? – спросил Дерек.

– Пффф! Это было хрен знает что. В двух словах: Шарлотту Браун видели за рулем фургона Теда Тенненбаума в момент убийства, но полиция штата официально считала убийцей Тенненбаума, а я был убежден, что вышла ошибка с главной жертвой. В довершение всего я ни с кем не мог об этом поговорить: коллеги из полиции Орфеа меня в упор не видели с тех пор, как я выдумал, что у моего отца рак, и взял отпуск, а двое из полиции штата, которые вели расследование – то есть вы, – были недоступны. Вот уж непруха так непруха. Тогда я попытался распутать дело в одиночку. Поинтересовался, не случалось ли в последнее время в округе других убийств. Убийств не было. Единственная подозрительная смерть – какой-то тип на ровном месте разбился на мотоцикле в Риджспорте. С этим стоило разобраться поподробнее. Я связался с дорожной полицией, расспросил полицейского, занимавшегося ДТП, и узнал, что к нему приходил с вопросами агент из АТО. Тогда я связался с этим агентом АТО, и тот сказал, что погибший мотоциклист – неуловимый криминальный авторитет, и ему кажется, что убился тот не без посторонней помощи. Тут я испугался, что влезу в какие-то грязные мафиозные разборки, и решил поговорить с коллегой, Льюисом Эрбаном. Назначил ему встречу, но Льюис так и не пришел. Я остался совершенно один с делом, с которым не мог справиться. И тогда я решил исчезнуть.

– Потому что вы испугались того, что вам открылось?

– Нет, потому что я был совсем один! Вообще один, понимаете? И меня уже достало это одиночество. Я сказал себе, что, если я пропаду, люди забеспокоятся. Или захотят выяснить, почему я вдруг ушел из полиции. Знаете, где я был первые две недели после своего “исчезновения”? Дома! В своем собственном доме. Но никто не пришел. Даже соседи. Ни-кто. Я торчал в четырех стенах, никуда не выходил, даже в магазин. Ни одного звонка. Единственным, кто ко мне зашел, был отец, он мне принес что-то из еды. Мы с ним несколько часов сидели на диване в гостиной. Молча. Потом он спросил: “И чего мы ждем?” Я ответил: “Кого-нибудь, только не знаю кого”. В конце концов я решил уехать на другой конец страны и начать жизнь заново. Сказал себе, что это возможность целиком посвятить себя новой пьесе. А что может быть лучше, чем детективный сюжет о деле, которое, на мой взгляд, осталось нераскрытым? Однажды ночью, перед тем как окончательно уехать, я тайком пробрался к себе на службу – ключи у меня остались – и забрал досье с расследованием убийства.

– Но почему вы оставили вместо досье записку: “Здесь начинается Черная ночь”? – спросила Анна.

– Потому что я уезжал с мыслью, что однажды, когда распутаю это дело, вернусь в Орфеа и открою людям правду. Расскажу все в форме пьесы, которая будет иметь шумный успех. Орфеа я покидал униженным и отверженным и твердо решил вернуться сюда героем, поставить “Черную ночь”.

– Почему вы взяли то же название? – спросила Анна.

– Потому что так я собирался натянуть нос всем, кто меня унижал. “Черной ночи” в изначальном варианте больше не существовало: коллеги-полицейские уничтожили все черновики, все рукописи, которые я бережно хранил в кабинете, – наказали меня за вранье про рак отца. А единственный уцелевший экземпляр, который я отдал в книжный магазин, оказался в руках Гордона.

– Откуда вы об этом узнали? – спросил я.

– Мне сказала как раз Меган Пейделин, она работала в книжном. Она же мне и предложила оставить экземпляр пьесы в отделе местных авторов. Туда иногда заходили голливудские звезды, мало ли, вдруг кто известный прочтет и ему понравится. Но в середине июля, после того как коллеги подложили мне свинью, я хотел забрать текст из магазина, а Меган сказала, что его недавно купил Гордон. Я пошел к нему и попросил вернуть, но он утверждал, что моей пьесы у него нет. Думаю, он хотел мне насолить, ведь он читал пьесу, она ему страшно не понравилась, он ее даже порвал у меня на глазах! Зачем покупать ее в магазине, если не для того, чтобы мне нагадить? В общем, покидая Орфеа, я хотел доказать, что для искусства нет никаких преград. Можете его жечь, охаивать, запрещать, подвергать цензуре – оно все равно воскреснет! Думаете, вы меня уничтожили? Хрен вам, я силен, как никогда. Вот как я себе все представлял. Поручил отцу продать дом и переселился в Калифорнию. На деньги от продажи я мог какое-то время продержаться. Снова погрузился в досье, но все время ходил по кругу. И чем меньше понимал в этом деле, тем больше оно меня занимало.