Прощай, Германия - Николай Николаевич Прокудин

мотором несколько секунд и заглох. Наступила тишина, которая зазвенела в ушах. Капитан прижал ларингофоны к горлу, нажал на тангеиту, запросил вышку танкодрома и простонал в эфир, о том, что сильно ударился и не может пошевелиться.

— Сам доехать сможешь? — нетерпеливо прокричал комбат. — Что у тебя там стряслось?

— Вряд ли. Ног совсем не чую.

— А чёрт тебя дери! — выругался Дубае. — Сейчас санитарку вышлю…

Эдик открыл люк, выполз наружу, лёг на броню, спину пронзали тысячи острых и раскалённых игл.

— О-о! — простонал Громобоев и сполз с танка на землю. Потёр рукой поясницу, подёргал ногами. Каждое движение вызывало острую, пронзительную боль. Он перекатился на живот — стало ещё хуже. Посучил ногами, перевернулся вновь на спину.

Вскоре к танку, подпрыгивая на ямах и кочках, подкатила «таблетка». Из санитарки шустро выскочил тощий капитан-военврач, следом через боковую дверцу выкатился упитанный боец-санитар, держа за металлические ручки видавшие виды брезентовые носилки. На эти носилки пострадавшего аккуратно уложили, хоть травмированный капитан и попытался ковылять самостоятельно.

— Теперь лежи уже! Доездился… Спине сейчас покой нужен. Не дергайся! — велел медик. — Если хочешь после выписки бодро ходить и мужиком быть — не ерепенься, и поменьше шевелись! С позвоночником шутки плохи!

От этих слов спина заболела ещё сильнее, к боли физической добавилась боль душевная — кто же себе такое пожелает — стать обездвиженным инвалидом в тридцать лет?! В этот момент к месту происшествия примчался запылённый танк, из-за рычагов выскочил Фёдор и принялся оправдываться:

— Я же тебя предупреждал, что сиденье отлетает при толчках! Зачем разогнался? Ведь сам же говорил, что просто прокатишься, не на оценку! На кой тебе нужна классность? Зачем тебе второй класс? За него в Германии не платят!

— А тебе зачем? — простонал Громобоев, пытаясь хоть что-то цензурное сказать сквозь боль, хотя в мыслях были только маты по отношению к карьеристу Ницевичу.

— А мне для поступления в бронетанковую академию! У меня ведь нет иконостаса орденов на груди как у некоторых, и родственники мои все из крестьян.

Громобоев неудачно чуть-чуть пошевелился на носилках, и его поясницу мгновенно пронзила боль, да такая острая, что слёзы ручьями брызнули из глаз.

— Ох, мля! — простонал капитан. — Медик! Да сделай хоть что-нибудь! Поскорее…

Доктор переглянулся с Ницевичем, велел водителю аккуратно сдать назад, открыли заднюю дверь и с помощью Фёдора и санитара загрузили пострадавшего в санитарку.

«Знакомый летательный аппарат», — мелькнула мысль в голове у пострадавшего. — «Точно такой меня принудительно в дурку вывозил!»

Боец захлопнул дверцу, дал газу и «таблетка» запрыгала на кочках. Каждый прыжок довольно болезненно отзывался в спине острой болью.

— Ноги чувствуешь? — прокричал сквозь грохот военврач.

Эдик пошевелил пальцами и чуть согнул ноги в коленях — снова пронзительная боль, в спину вогнали острые иглы, а возможно целый кинжал. Как в анекдоте о кавказцах: «кинжал в жопа хочишь? Нэт? А поздно!» Громобоев вновь взвыл и простонал.

— А то! Конечно, чувствую! Будто режут или сверлят.

— Значит не так плохо, как могло быть. Это очень хорошо, что ты боль чувствуешь. Мы еще попляшем на твоей свадьбе!

Громобоеву было нестерпимо жалко себя, и свою загубленную в армии молодость, слёзы текли из глаз ручьями, но понимая, что медик его ободряет шуточками, простонал:

— Да я уже женат, поэтому не сплясать.

— А кто сказал, что брак — это навсегда и нельзя сплясать на следующей твоей свадьбе? Только захоти…

— Ну, если так, тогда ладно. Ловлю на слове, потом припомню обещание о диких плясках…

В дивизионном медсанбате Громобоева быстро осмотрели, аккуратно перегрузили в другую машину и без промедления повезли в армейский госпиталь за сотню километров в город Веймар. Правда наши вояки его чаще называли Ваймаром, но в принципе им было без разницы, что Ваймар, что Веймар один хрен как называется то место, где приходится временно служить. Главное дело, чтобы позже не пришлось посидеть в хорошо сохранившемся по соседству немецком концентрационном лагере Бухенвальде…

Прежде Эдуард бывал несколько раз в Веймаре в штабе танковой армии, но добирался своим ходом, приходил ногами, а теперь его везли лёжа. Красивый и старинный город был этот Веймар, прекрасный и манящий своей готической позднесредневековой архитектурой. Именно в этом городе была учреждена республика после разгрома Германии в Первой мировой войне и отрешения от власти императора кайзера Вильгельма II. Так называемая Веймарская республика. Тут родились и творили несколько писателей и композиторов, а ещё в окрестностях города размещался выше упомянутый, печально известный концентрационный лагерь смерти — Бухенвальд, с его газовыми камерами, печами крематория, и прогремевшим на весь мир печальным и ужасным набатом.

«Веймар, так в Веймар! Ведь не в Бухенвальдскую лечебницу к какому-нибудь доктору-эксперементатору Менгеле…», — попытался сквозь боль сам с собой пошутить Эдик.

Глава 6. Госпиталь

Глава, в которой наш герой, получив тяжелую травму, попадает в военный госпиталь, описываются его больничные мучения и мытарства.

Пока добрались до госпиталя, наступил вечер. За время всех этих переездов и перемещений в желудок капитана не попало ни крошки, но боль перебивала всякое чувство голода. В приёмном отделении покалеченного осмотрели, опросили, пощупали, потрогали, сделали рентген, вкололи обезболивающего, закатили на каталке в коридор, и оставили мучиться до утра. Врачи ушли по домам, на отделении на посту осталась лишь дежурная медицинская сестра, да мечущийся туда-сюда дежурный врач.

— Сестра… — жалобно позвал Громобоев. — Сестра! Подойди…

— Ну, чего тебе, боец? Что стонешь? — сердито бурча, накинулась пожилая женщина на неугомонного больного.

— А почему я лежу в коридоре, а не палате?

— Радуйся! В коридоре — не морге! — чёрно юморнула медичка.

— Радуюсь… Но я не боец…, я капитан…, — обиделся Эдуард. — И все-таки, почему лежу в коридоре, а не в палате?

Медсестра порылась в бумагах, взяла историю болезни, удостоверилась в правдивости слов больного и на некоторое время задумалась. Женщина сказала «чичас», ушла куда-то, затем вернулась, ведя за собой хлипкого вида бойца в больничном одеянии. Вместе они вкатили каталку в какую-то переполненную палату и оставили в центре прохода.

— Полежи тут до утра! Может тебе утку принести?

Эдик отрицательно замотал головой.

— Есть не хочу, всё болит…

Медсестра невольно прыснула смешком.

— Эта утка не съедобная, а для сбора мочи.

— A-а… тогда неси… — жалобно произнес пострадавший, и из его глаз выкатились жалостливые к самому себе слёзы и он подумал: «Только бы не жить в обнимку с этой уткой! Только не это! Не хочу быть Николаем Островским! Лучше быстрая смерть, чем влачить такое жалкое существование!»

До утра капитан Громобоев пролежал в