Европа против России. 1812 год - Алексей Васильевич Шишов

меня имелись 400 франков, присланные мне в госпиталь моими начальниками.

На другой день в госпиталь пришло несколько легко раненных солдат из 30‑го. Заметя меня, один из моих стрелков воскликнул: «Боже мой, капитан! А говорили, что вы убиты. Как я рад вас видеть. Почему, черт возьми, вы не удовольствовались одной вашей раной?»

Это выражение участия, которое я всегда видел со стороны своих служащих, заставило меня на минуту позабыть свое печальное положение. Тот же стрелок сообщил мне, что мой поручик убит, а подпоручик тяжело ранен, мой фельдфебель, 3 унтер-офицера, 6 капралов и 57 солдат убиты и что из всей моей роты осталось только 5 человек. Из 4100 человек полка уцелело всего 300.

(Французы в России. 1812 год по воспоминаниям современников-иностранцев.)

М.Ю. Лермонтов

БОРОДИНО

– Скажика-ка, дядя, ведь не даром

Москва, спаленная пожаром,

Французу отдана?

Ведь были ж схватки боевые,

Да, говорят, еще какие!

Недаром помнит вся Россия

Про день Бородина!

– Да, были люди в наше время,

Не то, что нынешнее племя:

Богатыри – не вы!

Плохая им досталась доля:

Немногие вернулись с поля…

Не будь на то господня воля,

Не отдали б Москвы!

Мы долго молча отступали,

Досадно было, боя ждали,

Ворчали старики:

«Что ж мы? На зимние квартиры.

Не смеют, что ли, командиры

Чужие изорвать мундиры

О русские штыки?»

И вот нашли большое поле:

Есть разгуляться где на воле!

Построили редут.

У наших ушки на макушке!

Чуть утро осветило пушки

И леса синие верхушки —

Французы тут как тут.

Забил заряд я в пушку туго

И думал: угощу я друга!

Постой-ка, брат мусью!

Что тут хитрить, пожалуй к бою;

Уж мы пойдем ломить стеною,

Уж постоим мы головою

За родину свою!

Два дня мы были в перестрелке.

Что толку в этакой безделке?

Мы ждали третий день.

Повсюду стали слышны речи:

«Пора добраться до картечи!»

И вот на поле грозной сечи

Ночная пала тень.

Прилег вздремнуть я у лафета,

И слышно было до рассвета,

Как ликовал француз.

Но тих был наш бивак открытый:

Кто кивер чистил весь избитый,

Кто штык точил, ворча сердито,

Кусая длинный ус.

И только небо засветилось,

Все шумно вдруг зашевелились,

Свернул за строем строй.

Полковник наш рожден был хватом:

Слуга царю, отец солдатам…

Да, жаль его: сражен булатом,

Он спит в земле сырой.

И молвил он, сверкнув очами:

«Ребята! Не Москва ль за нами?

Умрем же под Москвой,

Как наши братья умирали!»

И умереть мы обещали,

И клятву верности сдержали

Мы в Бородинский бой.

Ну ж был денек! Сквозь дым летучий

Французы двинулись, как тучи,

И все на наш редут.

Уланы с пестрыми значками,

Драгуны с конскими хвостами,

Все промелькнуло перед нами,

Все побывали тут.

Вам не видать таких сражений!..

Носились знамена, как тени,

В дыму огонь блестел,

Звучал булат, картечь визжала,

Рука бойцов колоть устала,

И ядрам пролетать мешала

Гора кровавых тел.

Изведал враг в тот день немало,

Что значит русский бой удалый,

Наш рукопашный бой!..

Земля тряслась – как наши груди,

Смешались в кучу кони, люди,

И залпы тысячей орудий

Слились в протяжный вой…

Вот смерклось. Были все готовы

Заутра бой затеять новый

И до конца стоять…

Вот затрещали барабаны —

И отступили басурманы.

Тогда считать мы стали раны,

Товарищей считать.

Да, были люди в наше время,

Могучее, лихое племя:

Богатыри – не вы.

Плохая им досталась доля

Немногие вернулись с поля.

Когда б на то не божья воля,

Не отдали б Москвы!

О’Меара

НАПОЛЕОН О ВОЙНЕ 1812 ГОДА

…Наполеон задал мне несколько вопросов по анатомии и физиологии; он сказал мне, что сам несколько дней занимался анатомией, но что от вида вскрытых трупов он заболел и совсем бросил эту науку. После того как он несколько развил свои взгляды на понятие о душе, я сделал ряд замечаний о служивших в его армии поляках, которые, добавил я, были так сильно к нему привязаны.

«О, да, – ответил император, – они были мне очень преданы. Теперешний вице-король Польши был со мной в египетских походах. Я сделал его генералом. Большей частью моей старой польской гвардии теперь, из политических соображений, пользуется Александр. Это храбрая нация, дающая хороших солдат. Они лучше французов выносят холод северных стран».

Я спросил его, так ли хороши польские солдаты, как и французские, в менее суровом климате.

«О, нет, нет; в других странах французы многим превосходят их. Комендант Данцига сообщил мне, что во время зимней стужи, когда термометр спускался до восемнадцати градусов и поляки совсем не страдали, французских солдат невозможно было заставить стоять на часах. Понятовский, – продолжал он, – был благородный человек, полный чувства чести и храбрости. Я намеревался сделать его польским королем, если бы мой поход в Россию был удачен».

Я спросил его, чему он приписывает, главным образом, неудачу этой кампании.

«Холоду, раннему холоду и московскому пожару, – отвечал Наполеон. – Я ошибся на несколько дней, я считал погоду за пятьдесят лет, и никогда сильные морозы не начинались раньше 20 декабря – на двадцать дней позднее, чем они начались в этот год. Во время моего пребывания в Москве было три градуса холода, и французы переносили его с удовольствием, но во время пути температура опустилась до восемнадцати градусов, и почти все лошади погибли. Несколько тысяч лошадей потерял я в одну ночь.

Мы принуждены были покинуть почти всю артиллерию, в которой тогда насчитывалось пятьсот орудий. Ни боевые запасы, ни провиант нельзя было дальше вести. За недостатком лошадей мы не могли ни делать разведки,