Крошка Доррит. Книга вторая - «Богатство» - Чарльз Диккенс

— «Если не боитесь», — повторил он, переводявзгляд с одного на другого. — Ффуу! Нет, мои детки, мои младенчики, моикуколки, вы все его боитесь! Здесь вы угощаете его вином, там готовы платить заего стол и квартиру; вы не смеете тронуть его пальцем, задеть словом. Онторжествовал над вами и будет торжествовать. Таково его природное свойство.Ффуу!

Придворных рыцарей краса, Он всех и всегдавеселей!

С этим припевом, явно подразумевая имсобственную персону, он вышел из комнаты в сопровождении Кавалетто, которого,может быть, потому и потребовал себе в слуги, что не предвидел возможности отнего отвязаться. Мистер Флинтвинч поскреб подбородок, еще раз неодобрительнооглядел рынок, выбранный для продажи поросят, кивнул Артуру и тоже вышел.Мистер Панкс, которого раскаяние совсем замучило, внимательно выслушалпрощальные распоряжения Артура, отданные вполголоса, так же вполголоса заверилего, что все будет сделано в лучшем виде, и последовал за остальными. И узник,чувствуя себя еще более униженным, опозоренным, подавленным, бессильным инесчастным, остался один.

Тревога в душе и угрызения совести — плохоетоварищи для узника. Дни горького раздумья и ночи без сна не закаляют внесчастье. Наутро Кленнэм почувствовал, что здоровье его подточено, как ещераньше подточен был дух, и гнет, под которым он жил это время, вот-вот сокрушитего совсем.

Ночь за ночью вставал он в час или в два сосвоего скорбного ложа и подолгу просиживал у окошка, пытаясь за тусклыммерцанием тюремных фонарей разглядеть в небе первый проблеск зари, вестницыдалекого еще утра. Но на следующий вечер после посещения Бландуа он не могзаставить себя раздеться, прежде чем лечь в постель. Какое-то жгучеебеспокойство нарастало в нем, какой-то безотчетный страх, мучительнаяуверенность, что сердце его не выдержит и он умрет здесь, в тюрьме. Ужас и омерзениесдавливали горло, мешая дышать. Временами ему казалось, что он задыхается, и онкидался к окну, хватаясь за грудь и судорожно ловя ртом воздух. И в то же времяего томило такое неистовое желание вырваться из этих глухих мрачных стен,вдохнуть полной грудью другой, чистый воздух, что он боялся сойти с ума.

Страдания, подобные этим, не могут длиться безконца с одинаковой силой, они рано или поздно избывают себя. Так было сомногими до Кленнэма, так случилось и с ним.

Две ночи и день его состояние было оченьтяжелым, потом наступил перелом. Еще случались отдельные приступы, но ониповторялись все реже и с каждым разом становились слабее. На смену пришелупадок всех сил, телесных и душевных; и к середине недели болезнь приняла формуизнурительной вялой лихорадки.

В отсутствие Кавалетто и Панкса единственнымипосетителями, которых мог опасаться Кленнэм, был мистер и миссис Плорниш. Ончувствовал необходимость оградить себя от визита этой достойной четы, ибо внапряженном состоянии его нервов ему никого не хотелось видеть, и не хотелось,чтобы кто-нибудь видел его таким разбитым и бессильным. Он написал миссисПлорниш, что обстоятельства заставляют его целиком посвятить себя делам и непозволяют оторваться даже на короткое время, чтобы порадовать себя беседой сдрузьями. Юный Джон каждый день заходил после дежурства узнать, не нужно ли емучего-нибудь, но Кленнэм отделывался от него тем, что благодарил бодрым тоном ипритворялся погруженным в писание каких-то бумаг. К предмету своегоединственного долгого разговора они больше не возвращались ни разу. ОднакоКленнэм даже в самые тяжелые дни свято хранил этот разговор в своей памяти.

На шестой день недели, назначенной Риго, сутра было сыро, туманно и душно. Казалось, нищета, грязь и убожество тюрьмы всходят,как на дрожжах, в этой гнилостной атмосфере. С головной болью, с тоской насердце, Кленнэм всю ночь метался без сна, слушая, как дождь барабанит покаменным плитам, и стараясь вообразить себе его шелест в древесной листве.Расплывчатое мутно-желтое пятно поднялось в небе вместо солнца, и его бледныйотсвет, дрожавший на стене, казался заплатой на тюремных лохмотьях. Слышнобыло, как отворились ворота, зашлепали по двору стоптанные башмаки тех, ктодожидался на улице; заскрипел насос, зашуршала метла — начиналось тюремное утросо всеми его привычными звуками. Больной, ослабевший — он даже умылся с трудоми несколько раз должен был отдыхать во время этой процедуры — Кленнэм, наконец,добрался до своего кресла перед раскрытым окошком. Здесь он сидел и дремал,пока уже знакомая нам старуха прибирала в комнате.

У него кружилась голова от бессонницы инедоедания (он совсем лишился аппетита и перестал ощущать вкус пищи), и ночьюон несколько раз начинал бредить. В тишине душной комнаты ему слышались какие-тозвуки, обрывки мелодий, но в то же время он знал, что ничего этого нет. Сейчас,когда усталость сморила его, в ушах у него снова зазвучали призрачные голоса;они пели, они спрашивали его о чем-то, и он отвечал им и, вздрагивая, приходилв себя.

В этом сонном забытьи, отнявшем у негоощущение времени, так что минута могла показаться часом, и час минутой, однасмутная греза постепенно овладела им, оттеснив все другое: ему чудилось, что онв саду, полном благоухающих цветов. Он хотел поднять голову, посмотреть, чтоЭто за сад, но сделать необходимое усилие было нестерпимо трудно, и он успелсвыкнуться с благоуханием, перестал даже замечать его к тому времени, когда,наконец, заставил себя раскрыть глаза.

На столе, рядом с чайной чашкой, лежал букет —целая охапка чудесных, свежих цветов.

Никогда еще он не видел ничего прекраснее. Онзарылся в цветы лицом и вдыхал их аромат, он прижимал их к своему пылающемулбу, он снова клал их на стол и протягивал к ним свои сухие ладони, как взимнюю стужу протягивают руки к огню. Прошло немало времени, прежде чем онзадал себе вопрос, как сюда попали эти цветы, и выглянул за дверь, чтобыспросить старуху, кто принес их. Но старухи не было, и, должно быть, она ушла ужедавно, потому что чай, приготовленный ею, совсем остыл. Он хотел было выпитьего, но запах чая показался ему невыносимым, и он снова уселся в кресло у окна,положив цветы на круглый столик.

Когда утихло сердцебиение, вызванное тем, чтоон вставал и ходил по комнате, он снова впал в сонное полузабытье. Сноваветерок донес обрывок мелодии, звучавшей ему ночью; потом ему почудилось, будтодверь тихо отворилась, и на пороге возникла хрупкая фигурка, закутанная вчерный плащ. Она сделала движение, от которого плащ распахнулся и упал на пол,и ему почудилось, будто это его Крошка Доррит в своем старом, поношенномплатьишке.

И будто она вздрогнула, прижала руки к груди,улыбнулась и залилась слезами.