Император Крисп - Гарри Тертлдав

— Но она же родит не жеребенка, клянусь благим богом, — ответил Крисп. — А если ее настолько разнесет, как ты показывал, то можно подумать, что ты вообще имел в виду слоненка. — Он сверкнул глазами на младшенького, но не смог удержаться от усмешки, когда добавил:

— Кстати, буду тебе благодарен, если ты перестанешь подшучивать над моим мелким просчетом. Я поражаюсь, что мне еще не приходится платить за шесть или семь твоих отпрысков; Фос свидетель, причина такого везения вовсе не в том, что ты мало старался.

— Он лишь упрекнул тебя за промах, отец, — поддержал брата Фостий.

Осажденный с флангов, Крисп поднял руки:

— Вы меня до смерти заболтаете. Будь здесь Эврип, так и вовсе окружили бы старика. Пожалуй, так оно и случится, когда мы вернемся во дворец. Что ж, это первый пристойный аргумент в пользу того, чтобы растянуть марш подольше.

— А мне показалось, что я услышал непристойный аргумент, — заметил Катаколон, не желая уступать Криспу.

— Довольно, довольно! — простонал Крисп. — Пощадите своего бедного старого отца. Я столько лет читал налоговые отчеты и эдикты, что у меня мозги размягчились; где уж мне тягаться с вами, юными шутниками.

В этот момент разведчики из авангарда заволновались. Один из них поскакал к главной колонне и, отдав честь Криспу, сообщил:

— Ваше величество, самые зоркие среди нас заметили, как блестит солнце на куполах в столице.

Крисп вгляделся вдаль. Он уже не мог похвастаться остротой зрения, и отдаленные предметы казались ему расплывчатыми. Однако увидел он столичные купола или нет, само знание того, что они близко, наполнило его ощущением, что конец пути совсем рядом.

— Почти дома, — повторил он и перевел взгляд с Фостия на Катаколона, словно предупреждая остряков-любителей. Оба сына промолчали. Крисп кивнул, довольный собой: молодые бычки пока что уважали рога старого быка.

* * *

Жители столицы тесно заполнили колоннады по сторонам Срединной улицы, радостными криками приветствуя триумфальную процессию, шествующую к площади Паламы. Фостий ехал вблизи головы процессии рядом с Оливрией. Он был облачен в позолоченную кольчугу и шлем, чтобы люди знали, кто он такой, и чтобы никакой отчаянный фанасиот не набросился на него ради вящей славы светлого пути.

Проезжая, он махал рукой, толпа отвечала ему аплодисментами. Повернувшись к Оливрии, он негромко сказал:

— Хотел бы я знать, сколько из них не так давно выкрикивали имя Фанасия и пытались сжечь город.

— Пожалуй, не мало, — ответила она.

— Думаю, ты права, — кивнул Фостий. Выкорчевать фанасиотов из столицы будет куда труднее, чем переселить крестьян. Если не поймать человека за поджогом или разбоем, то как узнать, что затаил он в своем сердце? Ответ короткий: никак. В городской толпе наверняка хватало фанасиотов. Если они станут вести себя тихо, то могут остаться незамеченными хоть несколько поколений — во всяком случае, если кто-то из них позаботится о следующем поколении.

На Срединной улице следы бунта были почти незаметны. Огонь ежедневно полыхал в столице в бесчисленных жаровнях, печах, кузнях и прочих мастерских.

Свежепобеленные здания обычно через считанные месяцы становились серыми от копоти. Копоть от пожаров ничем не отличалась от любой другой.

Процессия прошла через площадь Быка, находящуюся примерно на трети пути от Серебряных ворот в большой земляной стене. С лотков на площади Быка продавали дешевые вещи для тех, кто не мог себе позволить нечто получше. Большинство людей, набившихся сюда, носили или драные туники, или крикливые одеяния, «золотое» шитье в которых через несколько дней становилось зеленым. Фостий мог поспорить, что многие из них тоже надрывали глотки, прославляя светлый путь.

Ныне они выкрикивали имя Криспа столь же громко, как и все остальные, — и это несмотря на то что кое-какие ларьки на площади и сейчас оставались кучками угольков.

— Может быть, они снова станут ортодоксами, поняв, куда заводит ересь, — сказал Фостий и еще тише добавил:

— В конце концов, со мной же такое произошло.

— Может быть, — отозвалась Оливрия настолько бесстрастно, что Фостий так и не понял, согласилась она с ним или нет.

«Узнаем лет через двадцать», — подумал он. Заглядывать в будущее на столько лет, сколько он прожил на свете, показалось ему занятием странным и почти неестественным, но он уже начал к этому привыкать.

Фостий так и не понял: начал ли он всерьез воспринимать идею правления или же попросту стал старше.

Севернее Срединной улицы, между площадями Быка и Паламы, стояла громада Собора. Он оказался совершенно невредим, но вовсе не потому, что его обошли вниманием фанасиоты, а потому что солдаты и священники, вооруженные крепкими посохами, окружали его днем и ночью, пока бунт не утих.

Фостию и сейчас стало немного не по себе, когда он проехал мимо Собора: он показался ему гигантской губкой, впитывающей бесконечный поток золота, который можно было с большей пользой употребить в других местах. Но ведь он вернулся к вере, чья суть находилась под этим великолепным куполом. Юноша покачал головой.

Не у каждой загадки имеется четкая разгадка. И этой тоже придется подождать несколько лет, пока его взгляды не сложатся окончательно.

Затем его внимание привлек красный гранитный фасад здания чиновной службы, подсказавший, что приближается площадь Паламы. Где-то в этом здании, в подземной тюрьме, священник Диген уморил себя голодом.

— Возможно, Диген и был прав, когда возмущался, что у богачей слишком много всего, но, по-моему, превращать всех в бедняков тоже не правильно, — сказал Фостий Оливрии. — И все же у меня нет сил его ненавидеть, потому что без него я не познакомился бы с тобой.

Улыбнувшись, она ответила:

— Неужели ты ставишь свои делишки выше государственных дел?

Фостий не сразу понял, что она над ним подтруниает.

— Вообще-то, да, — ответил он. — Или, по крайней мере, одно. Зато Катаколон управляется с четырьмя сразу.

Оливрия скорчила гримаску, и Фостий решил, что с честью вышел из этой маленькой стычки.

Раздавшийся впереди громкий рев объявил о том, что Крисп вышел на площадь Паламы. Рядом с Автократором шагали слуги, обремененные не оружием, а мешками с золотыми и серебряными монетами. Многие императоры поддерживали благосклонность городской толпы праздничными подаяниями, и Крисп в очередной раз доказал, что способен извлечь выгоду из примера других. Если люди станут сражаться из-за летящих в толпу монет, это может удержать их от более серьезных сражений вроде того, что недавно видела столица.

Небесно-голубые ленты — и шеренги халогаев — не позволяли толпе заполнить оставленный проход к западному краю площади. Крисп поднялся на деревянную платформу, которая хранилась во дворце в разобранном виде и при необходимости возводилась. Фостий стал вспоминать, сколько раз Крисп поднимался на эту платформу, чтобы обратиться к горожанам. «Весьма редко», — подумал он.