Вампирские хроники: Интервью с вампиром. Вампир Лестат. Царица Проклятых - Энн Райс

же тогда ты сам, ты, который бросил все ради игры на скрипке?

Он стал вдруг очень серьезным, словно вновь ощутил страшную усталость от борьбы с самим собой.

– Да, я поступил именно так, – признался он.

Всем в городке было известно о разногласиях между ним и его отцом. Ники не желал возобновлять учебу в Париже.

– Своей игрой ты оживляешь все вокруг, – продолжал я. – Ты создаешь нечто из ничего. Ты заставляешь других совершать добрые поступки. И это для меня в тебе особенно благословенно.

– Я заставляю звучать музыку, и это делает меня счастливым, – ответил он. – Что же в этом благословенного?

Я, как всегда, не стал обращать внимание на его цинизм.

– Всю свою жизнь я прожил среди тех, кто ничего не создавал и не стремился что-либо изменить, – вновь заговорил я. – А потому воспринимаю актеров едва ли не как святых.

– Святых? – переспросил он. – Благословенно… добродетель… Лестат, твои словечки приводят меня в недоумение.

Я улыбнулся и покачал головой:

– Ты не понимаешь. Я говорю о сущности и характерах людей, а не о том, во что они верят. Я говорю о тех, кто не приемлет необходимости вести бесполезный образ жизни только потому, что был для него рожден. Речь о тех, кто жаждет стать лучше. Они трудятся, приносят жертвы, совершают поступки…

Его тронули мои слова, и в то же время я чувствовал, что каким-то образом причинил ему боль.

– Во всем этом действительно есть благословенность, – продолжил я, – есть святость. И независимо от того, существует ли Бог, есть благодетельность. Я уверен в этом так же, как уверен в том, что за окном видны горы, а в небе сияют звезды.

Он бросил на меня печальный взгляд, и по-прежнему было заметно, что его задели мои слова. Однако в тот момент я думал совсем не о нем.

Я вспомнил о своем разговоре с матерью и о том, что недостаточно хорош для своей семьи, что постоянно вызываю у них раздражение своим присутствием. Но если я верил в то, что говорил…

– Неужели ты и в самом деле веришь во все это? – спросил он, словно прочитав мои мысли.

– Быть может, да, а быть может, нет, – ответил я, ибо мне невыносимо было видеть его печаль.

И тогда я счел необходимым и уместным поведать ему историю своего побега из дома вместе с труппой итальянских актеров. Я рассказал ему о том, о чем не говорил никому, даже матери, – о нескольких счастливых днях, проведенных вместе с ними.

– А теперь скажи мне, как можно утверждать, что дарить огромное счастье и получать взамен счастье не меньшее – плохо? Своими представлениями мы вдохнули жизнь в городок. Уверяю тебя, это было поистине волшебство, способное даже исцелять больных!

Он лишь покачал головой. Я понимал, что он хотел сказать очень многое, но не осмеливался сделать это из уважения ко мне.

– Ты не понимаешь меня, не так ли? – спросил я.

– Разве тебе не известно, Лестат, что грех всегда кажется привлекательным? – мрачно ответил он. – Как ты думаешь, почему церковь всегда предавала актеров проклятию? Да потому, что театр возник еще во времена бога вина Диониса. Ты можешь прочесть об этом у Аристотеля. А бог Дионис поощрял в людях стремление к нечестивому поведению. Ты чувствовал себя хорошо на сцене, потому что там царили распущенность, непристойность и разврат, потому что там всем заправляют последователи этого виноградного бога, а тебе очень хотелось позлить своего отца. Именно там тебе представился для этого прекрасный случай…

– Нет, Ники, нет, тысячу раз нет!

– Лестат, мы оба с тобой пребываем во грехе. – Он наконец улыбнулся. – Мы оба грешили. Вели себя недостойно и пользовались дурной репутацией. Именно это столь тесно связывает нас.

Теперь настала моя очередь опечалиться, ибо его слова причинили мне боль. Золотой момент был упущен, ушел безвозвратно… разве что случится что-либо еще.

– Пошли, – сказал я. – Возьми свою скрипку, и давай уйдем куда-нибудь в лес, где ты сможешь играть, не опасаясь кого-либо разбудить. И тогда мы посмотрим, присутствует ли в твоей игре добродетель.

– Ты сошел с ума! – воскликнул он, но тем не менее, схватив за горлышко непочатую бутылку вина, устремился к двери.

Я последовал за ним.

– В таком случае давай пойдем на поляну ведьм, – предложил он, когда со скрипкой в руках вышел на улицу. – Посмотри, как ярко светит луна. Мы устроим дьявольские пляски, и я стану играть для колдовских духов.

В ответ я лишь расхохотался. Должно быть, я был очень пьян, раз согласился на подобное предложение.

– Мы заново освятим это место, – подхватил я его идею. – Мы сделаем это с помощью чистых звуков прекрасной музыки.

С тех пор как я в последний раз был на поляне ведьм, прошло уже много лет.

Никола был прав – луна ярко освещала мрачным кольцом окружавшие поляну обугленные столбы и черную землю, на которой даже через сто лет после происходивших здесь страшных сожжений ничего не росло. Молодой подлесок начинал появляться лишь на достаточно большом расстоянии от поляны. На открытом пространстве гулял ветер, уносясь в сторону гор и натыкаясь на каменистые склоны. Деревня была скрыта от нас темнотой.

По спине у меня пробежал озноб, но он был вызван, вероятно, воспоминаниями о том ужасе, который я испытывал в детстве при словах «сожженные заживо», представляя себе страдания тех, кто горел на этих кострах.

Ники заиграл какой-то цыганский напев и в странном танце пустился по кругу, сверкая в лунном свете белыми, с высокой шнуровкой сапогами.

Присев на обугленный пень, я пил вино прямо из горлышка. Как и всегда, я чувствовал, что сердце мое разрывается от звуков прекрасной музыки. Какой же может быть в этом грех, думал я, что плохого, кроме разве что возможности заново пережить собственную жизнь в этом ужасном месте? И вскоре я уже молча и безутешно плакал.

Мне казалось, что музыка все еще продолжает звучать, но вдруг я обнаружил, что Ники оказался рядом со мной и пытается меня утешить. Мы сидели бок о бок, и он говорил, что мир полон несправедливости и что мы оба оказались пленниками ужасного, богом забытого уголка Франции, но настанет день, когда мы наконец вырвемся отсюда. А я в тот момент вспомнил о матери, ставшей пленницей нашего замка на высокой горе, и меня охватила невыразимая и невыносимая печаль. Ники заиграл снова и велел мне забыть обо всем и танцевать.

Да, именно музыка и танец способны заставить нас сделать это, хотел сказать ему я. Так почему