Я пытаюсь восстановить черты - Антонина Пирожкова

Гехт первый сообщил мне, что Бабель был приговорен к расстрелу. Кто-то из его друзей входил в комиссию по расследованию деятельности Эльсберга как доносчика. Этой комиссии разрешили посмотреть дела тех писателей, на которых доносил Эльсберг, и в деле Бабеля комиссия увидела приговор о расстреле. Но я не поверила Гехту, мне казалось это невероятным; тогда слухов ходило много, но официально в НКВД мне сообщали, что он жив, а позже пытались уверить, что Бабель умер естественной смертью.

Скончался Семен Григорьевич Гехт в результате заражения крови после операции. Я ехала на похороны в автобусе вместе с Верой Михайловной, и она все пыталась открыть крышку гроба. В крематории выступали с прощальными речами Шкловский и Паустовский.

После похорон Паустовский сказал, что отвезет меня домой. Его жена, которую все называли Таней Арбузовой (ее предыдущим мужем был драматург Арбузов), села рядом с шофером, мы с Паустовским — на заднем сиденье. По дороге Константин Георгиевич меня о чем-то расспрашивал, а когда подъехали к моему дому, сказал, что хотел бы со мной встретиться. Зная, что его жена очень ревнивая женщина, я ответила, что занята и не знаю, когда смогу выбрать время. Тане Арбузовой, видимо, мой отказ понравился, она обернулась ко мне с улыбкой, мы попрощались, и я ушла домой. Это была моя единственная встреча с Паустовским.

В те годы, когда мои студенты проходили практику на строительстве метрополитена в Киеве, я приезжала туда так же охотно, как и в Ленинград. В Киевском филиале московского Метропроекта было много знакомых сотрудников, прежде работавших в Москве. Встречали меня с радостью, приглашали домой — некоторые писали свои кандидатские диссертации, и им было важно со мной посоветоваться. Останавливалась я чаще всего у Татьяны Осиповны Стах, но иногда удавалось достать путевку в дом отдыха «Ирпень», и тогда распорядок дня у меня был такой: после завтрака я уезжала в Киев к своим студентам, разговаривала с начальниками тех шахт, на которых они под землей работали, и к обеду с небольшим опозданием возвращалась в дом отдыха. Все вечера будних дней и все выходные и праздничные дни были в моем распоряжении.

В Ирпень ко мне приезжали Татьяна Осиповна, супруги Волынские — Леонид Наумович и Раиса Григорьевна, Нина Александровна Аль и однажды вдова расстрелянного Мити Шмидта, Шурочка, та самая, с которой я познакомилась в 1935 году, когда мы с Бабелем были в гостях у Шмидта в его лагере под Киевом. Она рассказала мне о своем аресте, о жизни в лагере, о дочери, выросшей без матери и отца.

В лагере ей очень помогло то, что муж научил ее водить машину и даже танк, поэтому в лагере она стала шофером грузовика, возившего продукты для заключенных. И хотя судьба Шурочки Шмидт сложилась благополучнее, чем у многих других, слушать ее рассказ было очень горестно. Нет прощения режиму, в котором мы жили так много лет.

С писателем Волынским я была уже знакома. Вместе с Татьяной Осиповной он в один из моих приездов в Киев провожал меня в Москву и тащил тяжеленную корзину с вишнями. Теперь Татьяна Осиповна привезла его с женой в Ирпень ко мне в гости. Мне очень нравились его произведения о художниках, и сам он был очаровательным, располагавшим к себе человеком, которому можно было все рассказать, который все поймет.

От Татьяны Осиповны я знала, что антисемитизм в Киеве глубоко ранит его. И ему хотелось бы переехать в Москву. Когда через некоторое время Волынские нашли квартиру вблизи от Таганской площади и переехали, Леонид Наумович заболел: у него обнаружилась опухоль мозга, делали операцию, но ничего не помогло. Однажды я навестила его, больного, лежачего, такого красивого и совсем еще молодого. Я рассказывала ему о Лиде, о моих занятиях по подготовке двухтомника Бабеля, старалась его развеселить, но когда осталась наедине с Раисой Григорьевной, расплакалась.

С Ниной Александровной Аль я познакомилась во время моей отпускной поездки на теплоходе по пяти рекам — от Москвы до города Уфы. Это было замечательное путешествие с остановками во всех встречающихся нам городах, в местах отдыха, где можно было погулять и искупаться. Иногда мы останавливались для того, чтобы купить у рыбаков свежей рыбы или мяса для столовой теплохода.

Для чтения я взяла с собой книгу на немецком языке с интригующим названием «Женщина одной ночи». Читалась она как детективный роман. Узнав об этом, Нина Александровна попросила меня пересказать содержание книги на русском языке. Все, что я успевала прочитать в течение дня, я вечером ей рассказывала, и она с нетерпением ждала следующего вечера.

Нина Александровна оказалась искусствоведом и хорошо знала памятники русской старины, попадавшиеся нам по берегам рек, по которым мы проплывали. Работала она в Киеве в организации по охране памятников старины. Я сказала, что бываю в Киеве, и она дала мне свой адрес: Крещатик, дом 10 и номер квартиры.

На следующий год летом я приехала в Киев со своими студентами, написала Нине Александровне и получила приглашение прийти к ней домой. Я очень удивилась, когда увидела на дверях ее квартиры табличку с надписью: «В. П. Некрасов». Некрасов, книгу которого «В окопах Сталинграда» все читали и находили самой лучшей книгой о войне. Я позвонила, и Нина Александровна открыла дверь. Она была одна в доме. Виктор Платонович был в Москве или под Москвой, в Малеевке; его мать — в гостях у кого-то из друзей, на даче. Оказалось, что Нина Александровна живет в этой квартире в комнате вместе с матерью Некрасова. Живет с тех пор, как переехала из Ленинграда.

Я не расспрашивала ее, как это произошло, боясь задеть какую-нибудь недозволенную тему. В следующие мои приезды в Киев, когда я жила в Доме творчества писателей «Ирпень», Нина Александровна неизменно приезжала туда ко мне в гости, и мы много гуляли в лесу и разговаривали.

Чтобы попасть в лес, нужно было спуститься с пригорка, на котором стоял Дом творчества, пройти по протоптанной тропинке через поле, засеянное кукурузой, и по мостику пройти через речку. Еще год или два тому назад на этом поле прекрасно росла капуста, была ухожена и давала хорошие урожаи. Теперь же за кукурузой никто не ухаживал, и ее маленькие ростки заросли лебедой. Смотреть на это было жалко, и я, когда приходила в лес одна, начинала ее выдергивать.

Однажды ко мне подошла старушка с корзиной, в которую она складывала лебеду для поросят, и сказала: «Видать, нервы у вас не в порядке. Другие из этого дома проходят спокойно и на кукурузу не глядят». Я помогла старой женщине наполнить корзину лебедой, и мы расстались.

Не было ли это заросшее лебедой поле протестом местных жителей приказу Хрущева повсеместно на Украине разводить кукурузу?

В «Ирпене» я познакомилась с украинской писательницей Паолой Владимировной Утевской. Она писала популярные книжки для детей и взрослых — об угле, о фарфоре, об исторических памятниках города Киева. Мне особенно понравилась ее книга под названием «Слов драгоценные клады» — она была написана много позже времени нашего знакомства, которое продолжается до сих пор, но ограничивается теперь только перепиской.

Благодаря знакомству с П. В. Утевской, Н. А. Аль, Л. Н. Волынским и давней, еще с 1934 года, дружбой с Т. О. Стах, приезжать в Киев мне всегда было приятно. Чаще всего я останавливалась у Т. О. Стах на Обсерваторной улице. Обычно летом ее дочь с внуком уезжали или в Одессу, к морю, или в пионерский лагерь, и Татьяна Осиповна оставалась одна в квартире. К ней тогда приходил Леонид Наумович Волынский, и мы проводили вечера за чаем или ужином в разговорах, веселых и очень остроумных.