Замки из песка - Анастасия Князева

Но она была. Появилась тогда, когда я совсем не ждал. Ворвалась не только в жизнь, но и в кровь. Проникла в душу, растравила все старые раны, поселилась в голове и обосновалась в грудной клетке. Я начал влюбляться. Медленно, неуверенно. Совсем как ребенок, который делает свои первые неровные шаги в новом мире. Она стала для меня всем. Мой персональный рай, куда больше никто не мог попасть. И я начал верить, снова стал мечтать, выстроил огромный хрустальный замок, где мы бы жили вдвоем. Долго и счастливо, совсем как в сказе…

Оставив новенький белый «Porsche Cayenne» на противоположной стороне улицы, велел телохранителям не сопровождать меня. Снова нарушил инструкцию, плюнув не собственную безопасность, но по-другому поступить я не мог. Это не то место, куда надо приходить с личной охраной.

Огромная корзина лилий оказалась в моей руке, сладкий запах цветов ударил в нос, защекотал ноздри. А ведь раньше он был для меня таким же привычным, как и восход солнца по утрам. Мама выращивала их в саду, а в гостиной всегда стоял свеженький букет… Отец всегда дарил ей лилии. Просто так, без повода. Только ради того, чтобы увидеть ее улыбку и искры счастья в глазах. Они были влюблены и не представляли жизни друг без друга…

– Дмитрий Владимирович, – телохранитель проводил меня до самого входа на кладбище, – вы уверены? Согласно инструкции, мы должны, – Соболев внимательно смотрел на меня своими проницательными глазами-сканерами, будто пытался загипнотизировать, подчинить своей воле. Мужчина выглядел под стать своей профессии. Бывший спецназовец представлял собой внушительное зрелище. Высокий, под два метра ростом, с широкими плечами и развитой мускулатурой. Эдакий римский гладиатор современности.

– Знаю, – перебил его, смахнув с плеча одинокий тополиный лист. Дождь продолжал капать, впитываясь в черную ткань пиджака и оставляя на рубашке тонике водяные полоски. – Но сейчас я хочу, чтобы вы ее нарушили. Ждите меня здесь. Вернусь через несколько минут.

Больше он не спорил. Никита Сергеевич был отличным профессионалом, за что я его безгранично ценил и уважал, но это был один из тех случаев, когда ему пришлось смириться. Хозяин – барин, как говорится.

Могила родителей встретила меня привычной тишиной, от которой лопаются барабанные перепонки. В такие моменты начинаю думать, что оглох или контужен. Красивые гранитные изваяния, изумрудный газон и цветы. Много цветов. Белые. Другие цвета не вписывались в общий ансамбль, да и не могли отразить всей моей душевной боли. Почему принято считать, что цвет скорби – черный? Никогда не мог этого понять. Для меня смерть всегда имела два оттенка – это белый и красный. Ледяная кожа покойника и алая кровь… Страшное, ужасное зрелище.

– Я пришел, – поставив корзину, провел кончиками пальцев по гранитной плите. Ощупал изящную гравировку с именем матери, а мысленно представлял, что касаюсь ее руки. На секунду даже почувствовал тепло кожи, будто она действительно была жива. Жгучие соленые слезы обожгли глаза, выступили сквозь, крепко сжатые, веки и маленькими каплями повисли на ресницах. – Простите, что так поздно…

Слова, которые последние несколько дней преследовали меня по ночам и эхом звучали в ушах, вдруг забылись. Боль размазала их, превратила в бессмысленный глупый лепет, не способный отразить истинных порывов души и сердца.

Раньше, я приходил сюда только ради матери. Мне не составляло большого труда игнорировать могилу отца, словно ее никогда и не было. Слишком долго мы с ним враждовали, сколько ядовитых слов друг другу сказали. Разве такое способно забыться? Сын, существование которого игнорировалось долгие и долгие годы, не мог плакать у надгробия отца, чье сердце перестало чувствовать еще при жизни. Я похоронил свою любовь к нему еще задолго до его собственных похорон, вычеркнул ненавистного человека из сердца и заставил себя забыть. Тогда, мне это казалось единственным и справедливым отмщением за маму. Я знал, что она умерла из-за него. Это его постоянные измены и жестокость подкосили ее, и без того, слабое здоровье. Любящее сердце не выдержало предательства и разорвалось на части, превратившись в кусочки мертвого льда. И я возненавидел. Сильно, люто, до безумия. Мне было необходимо найти для себя виновника в ее смерти, объект своей ненависти, и я это сделал.

С минуты смотрел на его имя, пытался собраться с мыслями. Никогда еще не приходилось разговаривать с ним так. Я не верил в загробную жизнь, считал все это выдумками фанатиков, которые ужасно боятся смерти. Но сегодня все было по-другому. Мне ужасно захотелось, чтобы рай на самом деле существовал. Я всем сердцем желал, чтобы родители оказались там и были счастливы. Здесь, на земле, им не позволили быть вместе. Людская зависть, приправленная большой порцией жестокости, разрушила их хрупкий мир, уничтожила любовь, которая должна была жить всегда. Поэтому, мне хотелось верить, что там, высоко на Небесах, они, наконец, все поняли и обрели долгожданный покой.

– Отец, – короткое слово обожгло губы. Оно подействовало на меня словно удар хлыста, оставив на коже яркий рубец с яркой кровавой дорожкой. Стало тяжелее дышать, спертый воздух встал поперек горла, я замолчал.

Подняв голову к небу, подставил лицо под естественный душ. Несколько холодных капель затекли под воротник и побежали по спине, вызывая мурашки. Закрыв глаза, попытался представить себя на его месте. Как бы я повел себя, окажись в подобной ситуации? Поверил бы в измену любимой женщины? Стал бы ее слушать?

Не получилось. Воображение оказалось не таким сильным, как я полагал. Единственное, что постоянно всплывало у меня в памяти – это, давно забытая, сцена в гостиной, когда я стал невольным свидетелем начала конца. В тот день мне открылась правда. Я слышал каждое слово, каждую угрозу, слетавшую из уст своего дорогого дяди Юры, но так ничего и не понял. Мой детский ум не смог воспринять услышанное, как доказательство готовящегося предательства, и я забыл…

Проведя ладонью по лицу, запустил пятерню в волосы. Совершал привычные движения, которые прежде помогали мне успокоиться, привести себя в чувства, но на сей раз оказались недейственными.

– Папа, – протянул на выдохе, резко, тяжело. Опустившись на корточки, уперся ладонями в гранитную плиту, уронил голову вниз. В такой позе я провел несколько бесконечных минут, не обращая внимания на, усилившийся, дождь. Одежда на мне промокла, рубашка прилипла к коже, а я ничего не чувствовал. Нервные окончания притупились, эмоций не осталось. Только пустота и одиночество. Признания лились из меня бесконечным потоком. Облачаясь в слова, они взлетали в воздух, подхватываемые осенним ветром, и устремлялись вверх, в небо. К ним. – Если бы я только мог все исправить… Почему? Почему вы не стали слушать друг друга? Почему не поговорили? Ты не дал маме даже шанса объясниться, не поверил в ее невиновность. Почему? Я же знаю, что ты любил ее! Тогда какого черта не выслушал?! Ты поверил словам брата и тем ужасным фотографиям. Позволил им разбить себе сердце. Годами ты жил во лжи, и даже не подозревал об этом, а я… я презирал тебя за это. В тот день, когда ты мне сказал, что мечтаешь отмотать время назад и все изменить… Я не поверил тебе. Мне было не понять тебя, потому что я сам никогда не любил. Не знал, что это такое – видеть всю свою жизнь в одной женщине, засыпать и просыпаться только ради нее… Но теперь я знаю. Я влюбился, пап. Не представляю себя без нее. И, – подняв голову, впился взглядом в надгробие, – в отличие от тебя, я не стану верить чужим словам. Я не откажусь от своей любви только потому, что это нужно кому-то другому. Я не повторю твоих ошибок, папа!