Криппен - Джон Бойн

— Мне кажется, он просто почувствовал себя отцом, — ответил Николас. — И не захотел больше болеть. Если хочешь знать мое мнение, все дело в силе характера.

— А ведь сколько лет прохворал.

— Элизабет говорит, что готова завести еще с дюжину, — со смехом сказал Николас. — Только бы Мартин был здоров.

С рождением каждого нового отпрыска шансы стать леди Смитсон оказывались для Луизы все более призрачными: на самом деле, она теперь махнула на них рукой и стала мечтать не о смерти деверя, а о кончине собственного супруга. Ведь если Николас помрет от какой-нибудь внезапной болезни, рассуждала Луиза, она станет богатой великосветской вдовой и наверняка отыщет себе неженатого или овдовевшего лорда. Луиза постоянно высматривала у мужа какие-нибудь признаки нездоровья, но, к ее огорчению, вид у Николаса был цветущий. Одно время она даже начала оставлять окна спальни на ночь открытыми, надеясь, что муж подхватит воспаление легких, но тот, наоборот, заявил, что ему лучше спится; а вот сама она слегла с гриппом.

— Так волнительно видеть, как вершится правосудие, правда? — сказала Луиза, чувствуя, что глаза многих в зале суда прикованы к ней, и наслаждаясь своей недавно обретенной известностью. — И при этом быть столь важной его частью.

— Но как жаль, что все это случилось, — добавила Маргарет. — Наша бедная, дорогая Кора. Такой трагический финал.

— В самом деле. Нам будет ее не хватать. Наша Гильдия поклонниц мюзик-холла потеряла ценного члена, — согласилась Луиза, повторив слова, сказанные корреспонденту «Таймс» на ступенях здания суда пару дней назад. — Как бы то ни было, мы запомним ее навсегда.

— Прекрасная подруга, — произнесла Маргарет Нэш.

— Чудесная женщина, — подтвердила Луиза Смитсон.

— Чушь, вы обе ее терпеть не могли, — фыркнул Эндрю Нэш. — Может, хватит лицемерить, дамы?

— Эндрю, какая возмутительная ложь, — сказала его жена. — Ты прекрасно знаешь, какими близкими подругами мы были с Корой.

— Если ты так настаиваешь, дорогая, — со вздохом ответил он. — В любом случае все это скоро кончится, и мы наконец заживем, как прежде. Хотя должен признать, это очень полезно для бизнеса. С тех пор, как наши имена стали мелькать в газетах, проснулся большой интерес к моим горным разработкам в Мексике. Есть надежда, что на горизонте появится куча новых инвесторов. Если дела пойдут хорошо, можно будет получить изрядный барыш. Вчера пришло письмо от Алека Хита — он тоже стал там чем-то вроде местной знаменитости.

— Ах, тише, Эндрю, — присяжные возвращаются.

В трех тысячах миль от Лондона, в Канаде, Матье Заилль и Марта Хейз сидели в редакции «Квебек Газетт», куда из Англии обязаны были сообщить о вердикте, как только его объявят. Оба напряженно следили за расследованием с того самого утра, когда доктора Криппена арестовали на борту «Монтроза», и были этим потрясены.

— Он казался таким милым человеком, — сказала Марта, сдерживая слезы, но ища утешения на плече своего нового нанимателя и друга. — Совершить такое ужасное преступление. Это бесчеловечно.

— Возможно, он и правда милый человек, — указал Матье. — В конце концов, если он совершил зверство, это еще не означает, что у него не может быть доброго сердца.

— Ах, Матье! Как у вас язык поворачивается?

— Я просто хочу сказать, что обстоятельства порой толкают нас на поступки, за которые мы вовсе не обязательно в ответе. Кто знает, каким человеком была эта Кора?

— Она могла быть самой ужасной женщиной на свете, но это не оправдывает столь жестокого обращения.

— Конечно нет. Просто я говорю, что из-за одного злонамеренного поступка еще не становятся извергом. Пока мы плыли на борту «Монтроза», доктор Криппен — или мистер Робинсон, если угодно, — нам нравился, и мы не должны автоматически соглашаться, что ошибались.

— Вы очень снисходительны, Матье, — сказала Марта, тепло ему улыбнувшись.

— Ну, он ведь не причинил никакого вреда лично мне, — возразил Матье, пожав плечами, — поэтому я и не могу его осуждать.

— А я могу, — сказал Том Дюмарке, который издалека слушал их разговор и припомнил ночные события на борту корабля. — Я буду счастлив, если его вздернут. Ведь я мог стать его очередной жертвой.

— Да, но, вероятно, ты бы это заслужил, — ответил Матье.

— Он пытался выбросить меня за борт! Утопить меня!

— Лишь потому, что ты напал на его… его… — Он стал подыскивать подходящее слово. — Эдмунда. Этель. Его подругу, — наконец сказал он, так и не подобрав нужного.

— Его невесту, — подсказала Марта.

— Она больная, извращенка, — произнес Том, не в силах смириться с тем, что так и не сумел поцеловать Викторию Дрейк, тогда как Этель Ле-Нев — женщина — смогла. Это ударило по его самолюбию. — Надеюсь, что снимки казни опубликуют. Я бы расклеил их у себя на стенке.

— Право же, Том, — воскликнула Марта. — Как ты можешь быть таким бессердечным?

— У них в роду все такие, — сказал Матье, посмотрев на племянника с едва скрываемым презрением. — Кажется, в нашей семье лишь у меня благородные гены.

— О да, — подхватил Том. — Ты у нас замечательный. Чуть не позволил меня утопить. Это очень благородно.

— Но я ведь не позволил?

— А мог бы, — капризно повторил тот.

Матье пожал плечами.

— Об этом-то я и твержу, — сказал он. — Мы и сами не знаем, на что способны. Как человек себя поведет, зависит от обстоятельств. Будь он хоть мужчина, хоть женщина, переодетая мужчиной. Во имя любви мы иногда совершаем самые странные вещи.

В Нью-Йорке еще два человека с нетерпением ждали вынесения вердикта. Миссис Антуанетта Дрейк и ее дочь Виктория заканчивали четырехмесячную поездку по Северной Америке двухнедельным пребыванием на Манхэттене, где миссис Дрейк потчевала всех желающих рассказами о близком знакомстве с преступным доктором Криппеном.

— Этот человек был просто одержим мною, — рассказывала она друзьям на званом обеде. — Повсюду меня преследовал. Наверно, я должна была стать очередной его жертвой. Ну а что касается Виктории, эта злобная тварь по имени Эдмунд тоже за ней гонялась. Или Этель, как она теперь предпочитает себя величать. Все это так отвратительно.

Виктория почти не слушала. Ее вниманием завладела одна гостья, от которой она просто не могла оторвать глаз. Естественно, новость о том, что Эдмунд на самом деле был девушкой, вначале ее шокировала. Она смутилась, что так упорно преследовала его на борту корабля, а припомнив некоторые их беседы, залилась краской стыда. И все же, чем больше Виктория об этом думала, тем чаще признавалась себе, что еще ни к кому ее так не влекло, как к нему/ней. Их поцелуй за спасательными шлюпками в тот страшный, неистовый вечер сохранился у нее в памяти: никто еще так ее не целовал — ни до, ни после. И она никогда так не вздрагивала, как от прикосновения пальцев Этель Ле-Нев.