Живым голосом. Зачем в цифровую эру говорить и слушать - Шерри Тёркл

Я уже говорила, что это как раз примеры вещей-с-помощью-которых-лучше-не-думать. Они характеризуются отсутствием простых причинно-следственных связей. Опасность есть, но трудно определить, какой конкретно ущерб уже нанесен. Эти вопросы нас раздражают, из-за чего нам хочется обратить свое внимание на что-то другое. Вспомните, как радовалась Лана, что у нее на уме нет никаких противоречивых тем, а значит, ей не придется столкнуться с тем, что сетевая жизнь не предоставляет ей места, чтобы обсудить такие темы. Лана хотела уклониться от беседы.

Чтобы эти беседы все-таки состоялись, лучше уходить от обобщений. Мы утверждаем, что нас не волнует защита личного пространства, пока нас не спросят о ее специфике: о проверке наших телефонов, о которой мы даже не подозреваем, или о сборе данных, который проводит АНБ. И тут сразу выясняется, что на самом деле нас это очень даже волнует[304].

Одной из причин избегать разговоров о защите личного пространства в сети становится то, что мы чувствуем под собой неустойчивую нравственную основу. Если вы пожалуетесь, что Google хранит ваши данные вечно, а это вас не устраивает, вам скажут, что, когда вы завели аккаунт Google, вы приняли условия пользовательского соглашения, тем самым предоставив Google право собирать вашу информацию. И читать содержимое вашего электронного ящика. И создавать цифрового двойника. И продавать его контент. Поскольку на самом деле вы не читали условия пользовательского соглашения, вы начинаете беседу со слабых позиций. Кажется, что, соглашаясь быть пользователями, вы отказываетесь от прав, которые, возможно, хотели бы себе вернуть как граждане.

Но потом, если мы чувствуем, что наши цифровые двойники неправильно представляют нас или блокируют нам доступ к нужной информации, мы не знаем, как возразить[305]. Может, нам следует поговорить с компаниями, которые за нами следят и превращают нас в товар? Следует ли нам вести беседу с правительством, вероятно, обладающим возможностью регулировать какую-то часть этой деятельности? И ведь правительство тоже заявляет свои права на наши данные. Мы вынуждены молчать, ведь нам не известно, кто в этой ситуации подходящее контактное лицо, а также поскольку не знаем точно, что у правительства “на нас есть” или как определить наши права.

Но даже если такие беседы трудны, вовсе не значит, что они невозможны. Они необходимы, и они уже начались. Тема одной из таких бесед – как нам сформировать реалистичное представление о личном пространстве сегодня. Понятно, что оно уже не может быть таким, как прежде. Тем не менее это не значит, что граждане могут жить в мире без права на личное пространство – в мире, где беседы тут же заканчиваются, потому что люди с озабоченным видом заявляют: “Это слишком тяжело, чтобы об этом думать”.

Одно предложение от юридического сообщества могло бы перевести дискуссию с языка, на котором обсуждается право на личное пространство, на язык контроля над собственными данными. При таком подходе компании, собирающие нашу информацию, должны были бы нести ответственность за ее защиту подобно тому, как доктора и юристы обязаны защищать информацию, которой мы с ними делимся[306]. В обоих случаях человек, предоставляющий данные, сохраняет контроль над тем, как они используются.

И еще одна беседа, возникающая в связи с прозрачностью: насколько подробно мы имеем право расспрашивать об алгоритмах, отражающих предоставленные нами данные? Использование смартфона свидетельствует о нашей принадлежности к новому политическому классу, которому еще предстоит научиться заявлять о своих правах.

Идея развивается медленно. У тех, кто собирает наши данные, свои интересы. У нас – тех, кто эти данные предоставляет, – совсем другие. Нас убедили, что предоставление персональных данных является взаимовыгодной сделкой, в ходе которой мы получаем бесплатные услуги и полезные советы; это спорное представление о взаимовыгодной сделке замедляет нашу способность к критическому мышлению.

Придется все же политизировать эту беседу, чтобы она, наконец, развернулась. Если в беседе не используется политический язык, язык интересов и конфликтов, она затормозится, а потом уже будет идти на языке анализа экономической целесообразности. Согласитесь ли вы обменять свое личное пространство на удобство бесплатной электронной почты и текстовых процессоров? Все-таки Конституция не позволяет нам обменивать некоторые свободы на что-либо. Не от нас зависит, хотим ли мы отдать свободу слова.

Беседа также стопорится, если слишком быстро перевести разговор к обсуждению технических деталей. К примеру, я разговариваю с программным инженером за шестьдесят, особо интересующимся общественным порядком. Мы обсуждаем, какие последствия имеет для нас тот факт, что мы теперь знаем о наблюдении за нами. Я задаю инженеру вопрос: “Препятствует ли слежка желанию людей откровенно высказывать свои мысли в сети?” Мой собеседник снисходительно отвечает: “Разве им [публике] не известно, что алгоритмы глупы? Они ведь так плохи… они ничего не значат”. Ответ инженера должен был меня утешить, но легче мне не стало. С точки зрения моего собеседника, можно пока что повременить с дискуссией о правах людей на их персональные данные, поскольку алгоритмы, регулярно вторгающиеся в наше личное пространство, “недостаточно хороши”. “Недостаточно хороши” для чего?

Старайтесь избегать мышления по принципу “все или ничего”. Цифровой мир основан на бинарном выборе. Наши представления о нем не могут исходить из такого же принципа. Это справедливо во всех тех случаях, когда мы говорим о компьютерах в классах, о дистанционном обучении или об использовании телеконференций в крупных организациях. Однако, когда внедряются вычислительные возможности на всех этих площадках, происходит формирование лагерей, не оставляющее места для золотой середины.