Наталья Кирилловна. Царица-мачеха - Таисия Наполова

Ромодановский решил потолковать с ним.

— Ты, Лёвушка, о налоге на лапти один думал али ещё с кем?

Лев Кириллович не почувствовал насмешки и ответил со свойственным ему благодушием:

— А верно ведь, что ловко? Сколь разов в году селянин лапти меняет, столь и платит новый налог.

— Да как тебе пришла на ум сия затея?

— А царица Наталья вспомнила про своё смоленское житие, когда лапти носила. А тамошний воевода придумал взимать налоги с лаптей.

— Так Наталья Кирилловна, чай, хитрила, чтобы налог не платить?

— А то!

— Так и ныне селяне станут хитрить.

— Ништо. Разыщем...

Ромодановский смолк, опасаясь, как бы Лёвушка не передал эти речи сестре-царице. Знал, что царица-матушка вместе с Петром жила великими заботами, как добыть деньги.

И тут Ромодановский вспомнил об Автономе Иванове, который давал деньги в рост. Откажет ли он царю?

Совет Ромодановского снова обратиться к Автоному Иванову понравился царским особам. Вскоре Автоном Иванов дал значительную ссуду царю Петру. Говорили, что сделал он это бескорыстно.

В Москве это было воспринято как нововведение: ростовщик пополнял займами царскую казну.

Все мысли царя Петра были в Немецкой слободе. Там были его верные помощники на верфи, там был его любимый Лефорт. И сколько обреталось умных, знающих людей, для которых центром притяжения был дворец Лефорта, где были и вина отменные, и закуски заморские, и ловкие дамочки для танцев и веселья!

Все понимали, что Лефорт становится самым влиятельным человеком. Амстердамские и лондонские торговые дома посылали ему подарки, советовались с ним о торговых делах с Россией. И когда Пётр дал ему звание генерала, многие начали ездить к нему на поклон, ибо свои надежды на будущее связывали с ним.

Понемногу старый дом Лефорта становился тесен для желающих попасть к нему, и Пётр, несмотря на русское безденежье, вкладывал в расширение дома Лефорта значительные суммы. И хотя это могло бы показаться странным, Наталья Кирилловна не противилась этому. К дому Лефорта были сделаны пристройки. Для гостей поставили много новых крылечек. Весь двор был застроен: выкопали озеро, соорудили кордегардии[31] для мушкетёров. Был отделан и танцзал. Ревниво относившийся ко всему иноземному Ромодановский спросил однажды Петра:

— Что тебе дался этот немчин?

— Дивлюсь тебе, князь, — возразил Пётр. — Сам же называешь русских быдлом. Или тебе любо с бородачами-боярами вечерами скучать, слушать их вздорные речи?

Ромодановский ревниво насупился. Он не был мастером спорить, но и своего неудовольствия не умел скрыть, видя, как царь Пётр предпочитает Лефорта ему самому: не заедет, как прежде, запросто к обеду, не выпьет с ним настоечки-ромодановки. Ныне ему больше по душе немецкие пирушки.

Но зачем было Петру думать об огорчениях старых друзей! Лефорт стал его любимцем. С ним он проводил лучшие часы своей жизни. Только Франц мог так чутко улавливать его мысли и заботы. Когда Пётр приезжал к Лефорту озабоченный чем-либо, тот умел снять с его души лишнее напряжение и досаду, помогал привести мысли в порядок и лучше понять самого себя.

Привязанность Петра к Лефорту была столь сильной, что он вскоре надолго переселился в Немецкую слободу. Многое делалось в России того времени под влиянием Лефорта. Пётр разрешил свободный въезд и выезд иноземцев в Россию. Началось, по существу, онемечивание русского общества. Какое бы дело ни затевалось, предпочтение отдавалось иноземцам. Пётр внимательно слушал Лефорта, который с презрением говорил о русских обычаях, а о самих русских отзывался по-доброму лишь в тех случаях, когда они признавали превосходство иноземцев и учились у них всему европейскому. Хотя сам Лефорт не имел основательного образования, не был и знатоком какого-либо дела, но Пётр преклонялся перед ним. Он сделал его адмиралом, главой посольства в Западную Европу, назначил одним из вождей Азовского похода.

Обществу того времени приходилось считаться с великими противоречиями развития. Люди ловкие, умевшие войти в доверие к Петру искусно приспосабливались к обстоятельствам.

По молодости лет Пётр не замечал притворства и хитростей. Чтобы ближники говорили ему неправду? Это было делом нестаточным. Но, может быть, для него это было и к лучшему. Круг своих людей становился теснее, а это придавало Петру уверенности в своих действиях.

И как же радовался этому молодой царь! Друзья значили для него больше, чем родственники.

Князь Ромодановский понимал это. Он начал чаще и внимательнее прислушиваться к тому, что говорила Наталья Кирилловна. Хитрый «монстра» раньше других учуял какие-то перемены в её поведении и сделал свои выводы.

Рассчитывая выпытать что-то у самого Петра, князь Фёдор Юрьевич решил затеять с ним разговор:

— Государь, ты ныне едешь с матушкой к Лефорту?

— Откуда сведки? — быстро спросил Пётр.

— Государыня говорила мне, что будет у Лефорта. Звала с собой.

— Или матушка не ведает, что ты не любишь Лефорта? — с порывистой откровенностью осведомился Пётр.

— Э, государь! Вижу, давно мы с тобой не толковали о самом знатном иноземце. Знав его хорошенько, я стал почитать его как достойного и умнейшего человека.

Пётр был так безоглядно доверчив, что не заметил насмешки в хитровато скошенных рачьих глазах князя. Между тем Ромодановский продолжал:

— А допрежь того мы заедем к Анне Монс. Государыня хочет поблагодарить её за подарок — бельишко новорождённому царевичу Алексею.

Маленькое круглое лицо Петра выразило изумление, глаза потемнели от внезапного волнения. Вдруг вспыхнула надежда. Ужели матушка признала Анхен? Видимо, так, иначе отчего бы та осмелела? Но тут же его встревожило соображение: да зачем же матушке понадобилось ехать самой? И он со свойственной ему горячностью выразил свои сомнения:

— Скажи, однако, князь, почто матушка сама хлопочет о подарке? Мне-то сподручнее было бы завезти подарок для Анхен.

Чувствуя, что здесь что-то затевается, Пётр с раздражением кусал заусенцы.

— Сам рассуди, государь. Матушка на добро тебе хлопочет, чтобы длинные языки не чинили тебе досады, — возразил князь.

— Длинные языки я и сам могу укоротить, — резко вскинулся Пётр.

— Ты всё можешь, государь, окромя одного: укоротить язык царю Ивану. Сам знаешь, сколь нелюба ему Немецкая слобода. А за ним и другие вторят о том же.

Лицо Петра перекосилось от злобы.

— Какой он царь — сын Милославской!

— Не гневи себя, государь, понапрасну. В глазах людей царь Иван — помазанник Божий.