Е. П. Блаватская. История удивительной жизни - Сильвия Крэнстон

Один из адептов теософии хотя и согласился с тем, что наш век ознаменован «великими научными открытиями… в области излечения заболеваний», всё же отметил, что эти усилия по большей части нацелены на «борьбу с проявлениями болезней, а не с их причинами… В будущем, по мере расцвета нашей цивилизации, возникнут новые болезни и неизвестные, загадочные недуги, причина которых лежит глубоко в головах людей, и искоренить их будет возможно лишь с помощью духовной жизни»[841].

Елена Петровна никогда не утверждала, будто способна исцелять болезни, но, судя по всему, она обладала знаниями в этой области. Об этом рассказывает Элис Клизер в книге «Е. П. Блаватская, какой я её знала». Вскоре после смерти Елены Петровны миссис Клизер довелось беседовать с доктором З. Меннелем, её лондонским врачом. Она вспоминает:

Это был незабываемый разговор, который продлился почти два часа (всё это время в приёмной ждала толпа пациентов). Мы едва коснулись моего собственного здоровья… но много говорили о Е. П. Блаватской. Он рассказал мне о том, как сильно она вдохновляла его во врачебной деятельности; сколько он узнал от неё о природе и способностях тела – в особенности мозга. Некоторые вещи, которые она демонстрировала на примере собственного организма, оказались настолько далеки от того, что было известно медицинской науке на тот момент, что было бы бессмысленно сообщать о них врачебной коллегии, в которой он состоял и, уверена, пользовался авторитетом. Он признался, что привёл им один пример, но столкнулся с таким безнадёжным и непробиваемым скепсисом, что никогда более не повторял эту попытку[842].

Что касается целительских способностей Елены Петровны, об одном эпизоде вспоминает Арчибальд Кейтли в книге «Воспоминания о Е. П. Блаватской». Он рассказывает о том, как после напряжённой работы на благо теософии заболел чем-то вроде рожи, которая сопровождалась высокой температурой.

Так получилось, что к мадам Блаватской зашёл её лечащий врач и решил меня осмотреть. Уж не знаю, что он ей сказал, но, лёжа в беспамятстве, я увидел, что мадам Блаватская преодолела два пролёта довольно крутых ступеней (хотя она никогда не поднималась без особой надобности и на одну ступеньку, поскольку это причиняло ей нестерпимую боль) и пришла взглянуть на меня своими глазами. Она сидела и смотрела на меня, а потом говорила что-то, держа обеими руками стакан с водой, которую я впоследствии выпил; затем она спустилась вниз, позвав меня за собой. Я последовал за ней, меня уложили на диван в её комнате и укрыли. Я лежал там в полудрёме, пока она работала над своими сочинениями, сидя за столом в огромном кресле спиной ко мне. Не знаю, как долго я пробыл там, но вдруг рядом с моей головой сверкнула багровая вспышка. Я, разумеется, вскочил и услышал из-за спинки кресла: «Ложитесь и ни на что не обращайте внимания!» Я повиновался и тут же уснул. Позже мне велели идти наверх, где я снова заснул, а на следующее утро я уже чувствовал себя вполне здоровым, хотя и несколько слабым. Тогда меня отправили в Ричмонд и запретили возвращаться оттуда, пока я окончательно не поправлюсь[843].

Арчибальд Кейтли (1859–1930)

В том же произведении Кейтли приводит интригующее описание собрания Ложи Блаватской, которое проводилось на Лэнсдаун-роуд:

Беседы проходили без формальностей, все собирались вокруг мадам Блаватской и задавали ей вопросы… В особый восторг нас приводило, когда мадам Блаватская отвечала сократовым методом – задавала наводящие вопросы и тем самым заставляла нас самих докапываться до истины. Это был очень эффективный метод, который нередко приводил в смущение автора дилеммы. Если вопрос был продиктован искренним стремлением к знаниям, она не жалела сил и подробно рассказывала обо всём, что знала сама. Но если автор вопроса хотел уязвить её или поставить в тупик, это плохо для него заканчивалось. Эти собрания отнимали много времени, но мадам Блаватская наслаждалась этим состязанием умов.

По четвергам в этой комнате собирались представители всевозможных национальностей. Невозможно было предугадать, кто придёт на этот раз. Иногда там присутствовали и невидимые посетители, заметные лишь некоторым из нас. Результаты были весьма любопытные; мадам Блаватская была крайне чувствительна к холоду, поэтому в её комнате поддерживали тепло, и во время собраний в ней часто бывало чересчур жарко. Однажды вечером перед началом собрания я спустился и обнаружил, что её комната напоминает ледник, хотя в ней горели огонь и светильники. Я обратил на это внимание Е. П. Блаватской, она рассмеялась в ответ и сказала: «О, меня только что посетил друг, который забыл убрать свою атмосферу».

В другой раз, помнится, комната постепенно наполнялась людьми, пока не осталось ни одного свободного места. На диване сидел изысканный индус при полном параде, в тюрбане и национальном одеянии. Беседа была в самом разгаре, и наш необычный гость, очевидно, был очень ею увлечён, поскольку с интересом внимал каждому высказанному замечанию. Президент Ложи в тот вечер немного опоздал и, войдя в комнату, оглянулся в поисках свободного места. Он подошёл к дивану и сел – прямо на изысканного индуса, который настолько удивился этому вторжению, что тотчас же испарился с едва слышным шипением![844].

По утверждению одного из членов Ложи, ирландского теософа Клода Фоллса Райта, между собраниями и в дневное время в Ложе Блаватской кипела бурная деятельность. Вдобавок к неиссякаемому потоку посетителей там всегда находились добровольные помощники, выполнявшие различную работу. Однажды несколько таких сотрудников, сгрудившись, обсуждали проблему, которая казалась им невероятно важной. Зайдя в тупик, они решили обратиться за помощью к Е. П. Блаватской. Самая молодая сотрудница постучала в её комнату и спросила:

– Мадам, что самое важное в изучении теософии?

– Здравый смысл, милая.

– Мадам, а что бы Вы поставили на второе место?

– Чувство юмора.

– А на третье?

Здесь терпение Елены Петровны, по-видимому, лопнуло.

– О, ещё больше здравого смысла![845].

В тот период Е. П. Блаватская редко выходила из дома, но в начале января 1889 г. графиня Вахтмейстер и американский художник Эдмунд Рассел[846] убедили её посетить студию известного лондонского фотографа Энрико Реста, чтобы сделать несколько фотографий. Именно тогда был сделан тот знаменитый снимок под названием «Сфинкс». Годы спустя сам Реста рассказал о визите Елены Петровны в письме к Джону Котсу, который в то время занимал пост президента лондонского ТО: