Набоб - Ирэн Фрэн

— Схожу в гостиную, взгляну на часы.

— Возвращайся быстрее. Завтра я должен уехать на рассвете.

Он в двух словах рассказал ей о предстоящей встрече с агентом.

— Почему бы не позвать его сюда? — спросила она.

— Нет.

— Это по поводу войны?

Он не ответил.

— По поводу Франции?

— В каком-то смысле…

Больше Мариан не задала ни одного вопроса. Спускаясь по лестнице в гостиную, она вдруг вспомнила другого мужчину, который тоже говорил ей о войне и о шпионаже. Вряд ли он отказался от своей цели. Вероятно, он где-то здесь, в Индии. Эта жестокая, коварная, предательская страна создана для таких, как он. Ее вдруг охватила радость, и она начала призывать войну, мечтать о маленькой, приютившейся на берегу залива французской фактории, о которой давным-дав-но ей рассказывал этот мужчина и где, возможно, когда-ни-будь она вновь познает счастье.

Когда она поднялась на второй этаж, Гастингс выкладывал из чемодана книги в потрепанных переплетах: Дефо, Лукреций, Юм, Макиавелли. Но один томик был почти новым.

— Дидро, мадам, француз, как и вы, — сказал он, протягивая ей книгу.

Она не взяла ее.

— Пора спать, Уоррен. Завтра я встану раньше вас, чтобы приготовить для вас одежду.

Он наконец подошел к ней и обнял. На большее она и не рассчитывала. Кожа у него на лице была шершавой, как пергамент. На его руках появились коричневатые пятнышки. Стало быть, он постарел. У него только мысли молоды. Но что ей делать с его умом? Разве что использовать его в своих интересах.

Не сказав ни слова, она повернулась и ушла в свою спальню.

Уоррен погасил свечи. Он был доволен, что она терпеливо выслушала его, дала ему выговориться и ни о чем не попросила. Когда он стал разбирать книги, она поняла, что ей здесь не место, что он хочет остаться один.

Замечательная, замечательная женщина… Белая рабыня.

* * *

За час до восхода солнца Мариан пришла разбудить Уоррена. Он был готов через несколько минут. Она велела подать к дверям старый паланкин, который приобрела сразу по приезде. Паланкин Уоррена остался в саду, на виду у всех: пусть люди думают, что он еще спит.

— Будь осторожен, Уоррен, — сказала Мариан. — Я не люблю индийцев. Я каждый день наблюдаю за слугами, все они предатели, как и другие бенгальцы. Вдруг сегодняшняя встреча — это ловушка?

— Я доверяю своим людям.

— Но теперь ты — губернатор.

— Разве меня можно узнать?

На нем была очень простая одежда, которую он носил, когда занимал скромную должность — полотняные штаны, сюртук, истершийся на локтях, выцветшие шелковые чулки. В таком наряде губернатора трудно было узнать, несмотря даже на то, что он не стал гримироваться. Он стал похож на того, кем был когда-то: на человека, преждевременно состарившегося под грузом забот и несбывшихся честолюбивых желаний, печального и хмурого, как и вся английская Калькутта. Он попытался развеселить Мариан: показал ей деловую походку мелкого служащего Компании, заискивающее и озабоченное выражение его лица. Но она не улыбнулась.

— Неужели кроме тебя некому ходить на такие встречи? У тебя что, нет для этого людей?

— Никто никогда не послужит тебе так, как ты послужишь себе сам. Так, кажется, говорят у вас, во Франции?

— О ком ты хочешь расспросить своего агента?.. — Она помолчала и добавила: — Возможно, и я кое-что знаю и смогу тебе помочь.

— Мариан! Мы же договорились. Оставь мне мои заботы.

— Это правда, я обещала не вмешиваться в твои дела. Но, может быть, я знаю тех французов, о которых ты говорил.

— Откуда?

— Может быть, я встречала их во Франции, когда была молода…

— Давай не будем касаться этого, — прервал ее Гастингс. — Могу сказать только, что меня интересует одна индуска, очень опасная женщина… эта женщина второй раз вышла замуж за европейца, и ее муж сговорился с одним французом.

Он наблюдал за ее руками — они дрогнули.

— С кем?

— С тем, кого ты не можешь знать. Он — нечто вроде раджи, французского набоба. У него здесь есть жена и дети, он воин, как и другой, Угроонг, муж этой индуски.

Каждое слово Уоррена стучало в голове Мариан: француз женился, у него есть дети, он воин. Нет, это не может быть Сен-Любен; тот слишком эфемерен, слишком нереален и слишком осторожен, чтобы зачать ребенка. Вдобавок, он не умеет обращаться с оружием. Он причиняет зло нежно, не проливая крови, и это делает нанесенные им раны еще более болезненными, чем те, что нанесены индийским кинжалом.

К паланкину подошли слуги.

— До встречи, мадам, — пробормотал Гастингс.

— До встречи, губернатор.

Он забрался в паланкин и, прежде чем опустить занавеску, решил еще раз взглянуть на Мариан. Но она уже исчезла.

Носильщики двинулись в путь. Уоррен попытался представить себе, что делает сейчас Мариан: возможно, она раздевается перед туалетным столиком, чтобы опять лечь спать. Внезапно у него мелькнула странная мысль: а что, если она умрет? И сразу же ему вспомнились слова Клайва. Много лет назад, когда Уоррен был еще простым агентом в Касим-базаре, он сообщил Клайву о смерти своей дочери, написал о своих душевных муках. «Очень скоро, — ответил Клайв, — очень скоро, сударь, вы найдете ей замену». И это было правдой. Клайв знал, что Уоррен действительно ни к кому не чувствовал привязанности. Если исчезнет Мариан, которую он считает редкостной женщиной, он найдет другую, которой сможет поверять свои страхи. В мире много хороших женщин. Надо только уметь выбрать. А Рам? Терпелив ли он, покорен ли, как она? В этом он не был уверен. Уоррен приподнял занавеску паланкина. Всходило солнце, на реке появились первые лодки, нечто вроде барж с гребцами, которые плыли вверх по течению Ганга, несколько английских кораблей стояло на якоре у причалов. По другую сторону дороги зеленели рисовые поля. Уоррен перевел взгляд на горизонт и представил себе сотни и сотни полей, на которых растут джут, хлопок, чай, шелковые деревья. Если будет хороший муссон, то Бенгалия окончательно оправится от прошлогоднего жестокого голода. На дорогах до сих пор можно видеть кости; со времени бедствия никто не позаботился о том, чтобы их убрать. Это было похоже на знамение богов, на священный призыв ко всеобщему разрушению на землях, где единовластно правит Кали.

Когда-то Уоррен не мог понять, почему англичанин — основатель города настоял на том, чтобы принести жертву ужасной богине в тот самый день, когда получил согласие набоба Бенгалии на создание фактории. Теперь же он и сам был готов заключить с ней договор. И может быть, именно поэтому желал встречи с Рамом. Ведь Калькутта — это хаос, из которого после каждого муссона является чудовищное богатство. Калькутта — это чрево богини-матери, это город, постоянно исторгающий менструальную кровь или испытывающий родовые схватки. Город-река, город-сирена, город-блудница, вечно доступная, вопящая, издающая стоны любви и смерти.