Клара и тень - Хосе Карлос Сомоса

В кабинке для эскизов, где они находились, стоял стол, а на нем лежали кейс и клеенчатая сумка, которые, похоже, принадлежали водителю. Там же были коробки с этикетками для всех трех персонажей. Водитель раздал им этикетки и попросил, чтобы они их надели. Родино с его непомерной полнотой было трудно нагнуться и отыскать свою щиколотку. Потом он велел им сесть на стулья, как примерным ученикам, а сам остался стоять рядом со столом.

Он сообщил, что его зовут Матт. Он работал в Фонде и делал всего понемножку.

— Именно это я сейчас и буду делать. Всего понемножку.

Матт старался, чтобы фигуры его поняли. Он постоянно искал в глазах Крупки и Клары, для которых английский не был родным, признаки замешательства, и тогда повторял фразу или, если попадалось какое-нибудь неясное слово, прибегал к помощи жестов или заменял его на другое. Из-за этого они вынуждены были прислушиваться, несмотря на испытываемую усталость. Он снял зеленый жилет с надписью «Группа эвакуации» и остался в рубашке и брюках. И то, и другое было белого цвета. Лицо тоже. Весь Матт был сгустком белизны.

— Что мы будем делать? — поинтересовался Крупка.

— Сейчас я объясню.

Он повернулся к ним спиной и открыл кейс. Что-то оттуда вытащил. Какие-то бумаги.

— Это важная составляющая для поддержания натяжки картины, но не спрашивайте меня почему. У вас уже достаточно опыта, чтобы знать: ваша обязанность — выполнять желания художника, даже если они кажутся абсурдными.

Он раздал бумаги. Начал с Крупки, потом перешел к Родино, а потом к Кларе. У него были очень выразительные, погребенные в маску из гладкой кожи глаза.

На бумаге был небольшой текст на английском. Какие-то слова, которые показались Кларе непонятными, что-то вроде философских размышлений об искусстве. Каждый из них, пояснил Матт, по очереди прочтет свою часть, а он будет записывать их голоса. Очень важно прочитать отрывок хорошо, громко и четко. Если нужно, запись можно повторить.

— Потом пойдем дальше, — добавил он.

Когда группа отдела безопасности прибыла в гостиницу и обнаружила, что фургон «Сусанны» пуст, сбылись самые худшие предчувствия Босха. Именно тогда он понял, как тщательно все спланировано. Там снова ждал второй фургон, и Художник просто пересадил в него картину. Сигнал датчика из фургона продолжал поступать, но картины внутри уже не было. К счастью, один из охранников гаража видел, как происходила пересадка, и поэтому у них было описание второго фургона. Охранник утверждал, что в нем уехали только водитель и фигуры.

Ван Хоор и Спаальце сразу откликнулись на звонки Босха. Работника службы эвакуации, приписанного к «Сусанне», звали Матт Андерсен, ему двадцать семь лет, «расторопный малый, опытный, вне всяких подозрений», по словам Спаальце. Его отпечатки пальцев, голос и замеры не соответствовали морфометрическим данным Художника, но Босх, начавший осознавать основательность поддержки, получаемой преступником изнутри Фонда, не обратил на это внимание. Любой важный работник Фонда мог легко получить доступ к морфометрическим данным сотрудника в компьютере и внести в них изменения.

— Лотар, я не виноват… — дрожал в трубке голос ван Хоора. — Если Спаальце уверяет меня, что Андерсену можно доверять, я должен этому верить, понимаешь?…

— Спокойно, Альфред. Я знаю, что ты ошеломлен. Я тоже.

Ван Хоор совсем сдал. Он брызгал слюной в микрофон, как хнычущий ребенок:

— Ради Бога, Лотар, ради Бога! Я сам поговорю со Стейном, если нужно! Группа эвакуации набрана из агентов-ветеранов, надежных людей!.. Скажи, пожалуйста, Стейну, что!..

— Успокойся. Никто в этом не виноват.

Так оно и было. Или никто, или все. Выслушивая излияния ван Хоора на другом конце трубки, Босх ходил из стороны в сторону, раздавая приказы и объяснения. Он видел, что все остальные так же не могли поверить в происходящее, как и он. Неожиданное нельзя мешать с неожиданным: молния не ударяет дважды в одно место. Уорфелл, к примеру, когда Босх ввел его в курс дела, не смог произнести ни полслова. «-Единственная дозволенная трагедия — это трагедия в «Туннеле», Лотар. Что ты тут мне теперь рассказываешь? Что одна из картин исчезла?»

Бенуа удивил его по-другому. Он нашел его на улице, в окружении полиции по борьбе с беспорядками, членов народной дружины, пожарных и, пожалуй, целого отряда солдат, но когда подошел Босх, Бенуа сделал знак, отвел его в сторону и украдкой показал привязанную к запястью желтую этикетку.

— Я не господин Бенуа, — прошептал он гнусавым голосом с иностранным акцентом, крепко вцепившись в локоть Босха. — Я его портрет. Господин Бенуа оставил меня здесь вместо себя, но, пожалуйста, никому об этом не говорите…

Придя в себя от удивления, Босх понял, что Бенуа пребывает в еще большем смятении, чем он сам, и, наверное, выставил эту картину в качестве щита. Он вспомнил анекдот про манекен за стойкой отдела претензий и возвратов. Интересно, полотно здесь — тот самый угандец?

— Мне нужно поговорить с господином Бенуа, — сказал ему Босх.

— Господин Бенуа сейчас вас слышит, — ответил портрет. Керубластин поработал на славу — черты лица были абсолютно правдоподобны. — Возьмите мою рацию, вы можете поговорить с ним через нее.

Бенуа действительно все слышал. Судя по голосу, он находился в полной нирване: ничего не происходит, я ни в чем не виноват, все будет хорошо. Он отказался сообщить Босху, где спрятался. Сказал, что это не бегство, а тактическое отступление.

— Господин Фусхус-Гализмус ничего нам не рассказал, Лотар! — простонал он. — Я имею в виду о «Христе» и о «землетрясении» в «Туннеле». Хоффманн все знал, а мы нет!..

Художник тоже знал, подумал Босх.

Когда ему удалось вставить слово в лихорадочный поток речи Бенуа, он рассказал, что случилось с «Сусанной». Бенуа в наушнике внезапно онемел.

— Лотар, скажи, что это не конец света!

— Это конец, — сказал Босх.

Он пообещал, что будет держать его в курсе, и отдал рацию портрету. В эту минуту он заметил череду фургонов, въезжающих на Музеумплейн: возвращались эвакуированные картины. Тут были все, кроме «Сусанны». Из одного фургона вышла Даниэль. Девочка была крошечной точкой среди высоченных мужчин в темных костюмах. Ее каштановые волосы, блестящее, охристого оттенка тело и мраморное лицо казались оптической иллюзией. Выйдя из машины, первым делом она подняла ногу, чтобы убедиться, что сияющая подпись на ее левой щиколотке все еще там. Увидев, что она делает, Босх невольно почувствовал комок в горле. Он понял, каким важным было для нее это чудесное приключение, и на какое-то мгновение даже согласился с решением ее родителей. Он знал, что не сможет ее обнять, потому что она окрашена и на ней одежды картины, но все равно подошел.

Ниэль шагала за руку с водителем эвакуационного фургона, высоким и крепким мужчиной с приятной улыбкой. Она была очень довольна. При виде Лотара ее обведенные белой масляной краской глаза расширились.