Прощание с Византией - Алексей Величко

В богословии Варлаама присутствуют и практические нотки. Если учение о Filioque – основном разногласии между Западной и Восточной церквами, недоказуемо и не опровергаемо, поскольку познать Бога невозможно, то, следовательно, отсутствует причина разделения. На этом основании Варлаам всерьез решил поставить вопрос о воссоединении Церквей[745].

В это же время сам Святитель написал два «Аподиктических трактата», направленных против Filioque. Нет сомнений, что его отношение к богословскому «доказательству» Варлаама было весьма скептическим. Палама задал Калабрийцу простой вопрос: неужели Бог, Который действительно непознаваем, вообще не открывает Себя? Разве Христос через Свое Воплощение не даровал людям сверхъестественное познание, отличное от интеллектуального, но в высшей степени реальное, и даже более реальное, чем все философские познания? Эта позиция представлялась Святителю вполне доказуемой и, по его мнению, совпадала с мыслями, высказанными Константинопольским патриархом св. Георгием Кипрским. Проявляя сугубое почтение к Варлааму в своем послании, Палама привел длинные отрывки из своих «Аподиктических трактатов», сопоставляя их с мыслями Калабрийца. Он выражал удивление агностицизму философа, который не только опровергал латинян, но попутно подрывал и православную точку зрения[746].

Никоим образом не отвергая ум, Палама полагал тем не менее, что само по себе разумное познание недостаточно ни для познания Бога, ни для духовного устроения человека. «Даже ум демона, поскольку он ум, есть благо, но поскольку им пользуются дурно – зло; хоть он и знает лучше нас законы космоса, круги схождения и положения движущихся тел, однако, пользуясь знанием не боголюбиво, он есть ум безумный и помраченный. Точно так же и мирская мудрость, которая, забыв, что из ничего никогда ничего не может возникнуть, пытается доказать через внедренную в творение божественную премудрость, делающую гибель одной вещи возникновением другой, что Бог не Господь Вселенной и не Творец мироздания»[747].

В это время при особе Варлаама состоял Григорий Акиндин (1300—1348) – друг св. Григория Паламы. Будучи сыном простых родителей, этническим болгарином, он родился в Македонии, учился в Пелагонии, а потом долгое время жил в Фессалониках, где и получил образование. Его учителями были самые разные люди, среди которых значатся филолог Фома Магистр (1270—1325) и архидиакон Григорий Вриенний, представитель старинного аристократического рода. В 1330 г. Акиндин познакомился с Паламой, и тот убедил болгарина отправиться с ним на Афон.

Перед путешествием Акиндин написал похвальное письмо Великой Лавре – знаменитому Афонскому монастырю, но, к своему изумлению, получил не самый приятный ответ от монахов, недовольных высокоумием и и высокомерием, какие Акиндин продемонстрировал в своем письме. В 1332 г. Григорий вошел в близкий круг друзей Варлаама Калабрийца, которого даже некоторое время считал своим учителем. В Константинополе Григорий был представлен патриарху Иоанну Калеке и стал пользоваться почти безграничным доверием столичного архиерея[748].

Теперь он вместе с Калабрийцем рассмотрел послание Святителя. Акиндин попытался сыграть роль примирителя, которой он будет по возможности придерживаться вплоть до 1341 г. В своем письме Паламе он писал: «Зачем спорить по поводу “доказательств”, когда обладаешь таким Божественным благом как дружба? Ведь ты прочел только один из трактатов Варлаама и, значит, не можешь судить о его трудах в целом». Акиндин доказывал, что единственная цель Калабрийца – опровергнуть латинян, и он никоим образом не желает поставить под сомнение греческое богословие. Что же касается проблемы доказательств, то тут – явное недоразумение. Это слово имеет много значений: доказательство в техническом, чисто логическом и общеобязательном смысле не должно смешивать с доказательством, основанном на Священном Писании; первое неприменимо в богословии, тогда как второе, в общем, по сути своей не есть доказательство.

Зато сам Варлаам не проявил ни малейшего такта по отношению к св. Григорию, высокомерно пообещав Акиндину «смирить этого человека», который посмел критиковать его, признанного богослова и философа. И начал обстоятельно готовиться к предстоящей «битве интеллектуалов». Деятельный и подвижный, Калабриец вскоре выехал в Фессалоники, где познакомился с некоторыми формами монашеской жизни. То, что он увидел, неприятно поразило его гуманистический ум, весьма и весьма избирательный. Дело заключается в том, что, встретившись с молодым монахом, едва проведшим 6 месяцев в монастыре, да еще и не отличавшимся образованием и умом, Варлаам на этом единичном негативном (по его мнению) примере составил общее впечатление об исихазме.

Калабриец совершенно превратно понял способ молитвы, о котором еще в XI веке писал монах св. Симеон: «Затвори двери своей души, сядь в углу и отвлеки мысль твою от всего земного, телесного и скоропреходящего. Потом склони подбородок твой на грудь свою и устреми чувственное и душевное око твое на пупок свой. Далее сожми обе ноздри свои так, чтобы едва можно было дышать, и отыщи глазами приблизительно то место сердца, где сосредоточены все способности души. Сначала ты ничего не увидишь сквозь тело твое, но когда проведешь в этом положении день и ночь, тогда, о чудо, увидишь то, чего никогда не видал. Увидишь весьма ясно, что вокруг сердца твоего распространяется Божественный свет»[749].

Напрасно св. Григорий Палама пытался разубедить Варлаама при личной встрече, что нельзя строить свои выводы на общении с монахом, только начинающим свой духовный путь. Следует обратиться к старцам, да и у них нельзя спрашивать, что составляет венец совершенства, поскольку большинству это неизвестно. Палама попытался объяснить необходимость Варлааму некоторых телесных упражнений для сосредоточенной молитвы простыми и доступными словами.

«Для желающих принадлежать самим себе и сделаться подлинно “монахами” по внутреннему человеку, – говорил он, – обязательно нужно вводить ум внутрь тела и сдерживать его там. Особенно уместно учить смотреть в самих себя и посредством дыхания вводить собственный ум вовнутрь начинающих. Ни один разумный человек не отсоветует какиминибудь приемами сосредоточить ум в себе монаху, который еще не умеет видеть самого себя. Поскольку у только что приступивших к борению даже сосредоточенный ум постоянно скачет и им постоянно приходится снова его возвращать, но он ускользает от неопытных, которые еще не знают, что нет ничего более трудноуловимого и летучего, чем их собственный ум, то некоторые советуют внимательно следить за вдохом и выдохом и немного сдерживать дыхание. Субботствуя духовно и в меру возможности унимая собственные действия тела, исихасты прекращают всю сопоставительную и разную другую познавательную работу душевных сил, всякое чувственное восприятие и вообще всякое произвольное телесное действие. У продвинувшихся в исихии все такие вещи получаются без труда и стараний: при совершенном сосредоточии души в себе остальное постепенно приходит само и без усилий»[750].