Беглый огонь - Петр Катериничев

Мужик вылетел мухой, с прыткостью, какой я даже не мог предполагать в таком откормленном и холеном тельце. Застыл у стены, глупо улыбаясь и кивая, будто китайский болванчик. При этом на лице у него было явственно выписано некое неудобство, словно он позволил себе громко пукнуть на лекции по истории героического ленинского комсомола. Я потянул носом воздух: на да, у достопочтенного обывателя тихого городка при столь грустных и пугающих обстоятельствах произошла непроизвольная дефекация, сиречь освобождение прямой кишки. Но я и не думал потешаться: лет… э-э-э… надцать тому знавал я одного пар-нишу, попал он к нам сразу после учебки за пьяную самоволку, на перевоспитание, а духи возьми да и накрой той же ночью точку массированным минометным огнем! Парня я нашел в полуобморочном состоянии, контуженным, с мокрыми насквозь штанами… И что потом? Через полгода более дерзкого рейдовика в этой части просто не было: парень лез на все рожоны как черт, не боялся ни духов, ни шайтанов с дэйвами, а вот от посвиста мин бледнел как полотно, и только наработанный авторитет среди пацанов мешал ему добросовестно кувыркнуться в обморок.

Если кто вам скажет, что не испытывает холода в печенках, когда в живот ему упирается ствол, сжимаемый рукой парня с холодными глазами, плюньте ему в рожу, как лгуну! Только матерый волкодав способен этот холод «не заметить», чтобы остаться в живых! Он просто не успеет этого сделать, потому что начнет действовать, говоря казенно, отреагирует адекватно. Но потом – вспомнит, непременно вспомнит, и будет тушить ледяное пламя водочкой, переживая, пережигая испытанный страх. Вместе с нервами.

Вой патрульных милицейских машин звучал все ближе; я забросил «дипломат» на сиденье, оставил свертки с водительскими покупками на асфальте: кто знает, может, мужчинка любимой дочке подарок к совершеннолетию прикупил, а я лишу невинную девушку праздника? Не бывать тому.

– Заяви об угоне через часик, машину аккуратно припаркую, не разобью, – ободряюще сказал я мужичку, вот только услышал он меня или нет, не знаю. Я же аккуратно вырулил на проспект и неспешно, не превышая скорости, поехал прочь. Это раньше победившим считался тот, за кем осталось поле боя. Теперь это тот, кто выжил.

Путь мой лежал на северо-восток, в ту самую промышленную часть Покровска, где располагались заводы: Моторостроительный, «Точприбор», Турбостроительный и еще три-четыре гиганта социалистической индустрии. Когда-то не просто город в городе; в масштабах страны – государство в государстве, поставившее себе на службу самые блестящие умы.

Улицы в этот час были довольно пустынны; я понял, что нервный шок еще не прошел и мчусь я не просто с непозволительной, с запредельной скоростью. И тут я заметил женщину. Она стояла у обочины, обессиленно опершись о столб. Моих лет, закутанная в теплый пуховый платок, женщина плакала. Нога сама нежно вдавила педаль тормоза, руки поиграли рулем, чтобы автомобиль не заюзовал по скользкой дороге. Остановившись, подал автомобиль назад, приоткрыл дверцу:

– Кто обидел, барышня?

Женщина подняла взгляд, смотрела на меня какое-то время невидяще, потом узрела и белый шелковый шарф, и пальто. Губы ее скорбно опустились.

– Да какое вам до нас дело?

– Садитесь.

– Нет. – Она энергично замотала головой.

– Садись, говорю! – гаркнул я.

Женщина как-то покорно втянула голову в плечи, нырнула в салон, съежилась в комочек, произнесла ед-ва слышно:

– Тут тепло… – Глянула на меня близоруко: – Тебе женщина нужна, да?

– Нужна. Но не так, как ты думаешь. Что стряслось?

Она только пожала плечами, заговорила тихо, как-то обреченно, даже не жалуясь, словно читала статью в дурной газетенке про чужую жизнь:

– Мама в больнице, слепнет, ей операцию делать надо… А денег нет. Завтра ее выпишут. А в больнице хоть кормят. Пусть два раза в день, но кормят. А мне зарплату с июля не платили. С дочкой три раза в день картошку и едим. А вчера она мне сказала: «Мама, я пойду проституткой работать. Чтобы бабушка не ослепла». А я, как дура, пощечину ей залепила, губы разбила. Дура. Разве девчонка виновата? Ей тринадцать лет всего. Разве она виновата? И занять не у кого. Заберу завтра маму домой. Насидится. Слепая и голодная. Господи, что ж за горе такое…

Одним движением я вытащил из внутреннего кармана все деньги, какие там были. Сунул женщине:

– Держи. Лечи свою маму. И дочке что-нибудь купи.

– Ой… – Женщина застыла, глядя на деньги, но не решаясь протянуть к ним руки. – Ой…

– А ну, бери быстро! – прикрикнул я.

Она обеими руками схватила пачку сотенных, прижала к себе.

– В карман спрячь!

– Ага… Ага… – закивала она, пытаясь запихнуть доллары куда-то под пальто. Наконец ей это удалось. – Я… Я теперь что-то должна сделать?

– Домой идти.

– Домой?

– Да. И не плачь, ладно?

Но вместо этого женщина вдруг как-то сникла разом, закрыла лицо ладонями, плечи затряслись, и она зарыдала в голос…

– Лерке тринадцать всего… А она – в проститутки… И мама слепнет… И зарплату… Когда все это кончится… Когда… – причитала она тихонечко, словно жалуясь не только за все прошлые обиды, но и за все будущие…

Когда это кончится? Разве я знаю?

– Ну все, сестренка, поплакала, и будет. Пока. У меня дел еще выше крыши.

Женщина испуганно подняла глаза:

– А ты… Вы… У меня ведь нет ничего.

– А ничего и не нужно. Пока.

– Погодите… Как-то это неправильно. Ты… Ты никого не убил?.. За эти деньги?

– За деньги? Нет, – ответил я, прямо глядя ей в глаза.

– Не врешь. Я вижу, что не врешь. – Лицо ее, отошедшее от слез и беды, вдруг похорошело…

Она собралась было выйти, да замерла на месте, испуганно глядя на меня. На миг будто все существо ее разом захолонуло страхом, кажется, я физически почувствовал это… Страхом, что все это была злая, неумная шутка, и этот парень отнимет деньги и укатит, посмеявшись зло, и она останется стоять на стылом ветру, обдаваемая грязными брызгами от равнодушно пролетавших мимо иномарок…

– Ну, сестренка. Пока. Дочку береги. И маму.

Женщина вдрогнула, кивнула, кое-как выбралась из машины, запнулась, повернула лицо ко мне:

– Звать-то тебя как?

– Олег.

– Я буду Бога за тебя молить. И мама. Если есть на тебе грех какой, Бог простит, я знаю.

– Будь счастлива, сестренка.

С места я тронулся медленно. Автомобиль удалялся, какое-то время я еще видел ее фигурку в мглистом мареве и успел заметить, как женщина тихонечко, вроде тайно, осенила меня крестом.

Завод «Точприбор» маячил за символическим бетонным забором огромной мглистой громадой. На улицу выходила глухая, с закопченными стеклами стена одного из цехов; рядом высилось сравнительно новое здание заводоуправления. Восемнадцатиэтажный корпус стоял несокрушимым айсбергом. Когда-то он вмещал в себя сотни, тысячи итээров, мелких управленцев, несметное количество бухгалтеров и счетоводов, профсоюзных теток и комсомольских долгорожих мальчиков, секретчиков первого отдела и неподкупно-занудных кадровиков, зеленых лицами работников многотиражки «Приборостроитель» и партгрупоргов, щеголявших в обшарпанных костюмчиках завзятых второгодников и галстуках-самовязах, вещателей заводского радио и социологов с конфликтологами, профилактологов местного санатория и наркологов центра борьбы за трезвость, массовиков-затейников, заводских летописцев, ваятелей светлых образов Ильичей и художников-оформил, «богомазов», заполонивших заводскую территорию и сопредельные улицы-закоулки ветхозаветными ликами Маркса – Энгельса – Ленина и графиками досрочных перевыполнений… Как при всей этой своре завод умудрялся еще и выпускать изделия под длинными и малопонятными цифровыми аббревиатурами и пугать вероятного противника исключительной точностью приборов наведения страшных баллистических ракет – сие вопрос, покрытый мраком непроницаемой тайны не только для их разведки, но и для нашей.