Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке - Иван Владимирович Ельчанинов

то, как «одинаковые» авры становятся разными людьми. Лица героев не знали, что будет дальше, лишь смиренно ждали продолжения – все, кроме полководца.

Чтобы не было войны, видимо, весь мир должен быть одинаковым. Тогда не будет зависти, не будет гордыни, высокомерия и гонения тех, кто, просто, не такой, как ты. Зависть, зависть, зависть – даже сильный способен завидовать слабому, если будет считать, что Бог преподнёс ему слишком мало, а другому больше, чем ему.

Данучи не познал её, потому что много дал ему Бог, а, порою, считал, что, даже слишком много.

«Да! Я поступил верно, нарушив закон мироздания, превратив авров в людей. Мир должен быть одинаковым, чтобы не было войн! Или я не прав, и это, всего лишь, очередная крайность? Или я не знаю то, чего не знаю?!».

Словно в подтверждение его сомнений полководец поднял над собою меч и закричал своему войску:

–Убить их всех! Не щадить никого!

Это было нежданным ударом для Данучи, что сравнить можно лишь с лучами солнца, пронзившими небо глубокой ночью.

Лишь успел поднять взгляд на полководца, и острый меч, не даря ни единого шанса, решил снести его тёмную голову. Тело пало, голова не укатилась, хоть и из шеи хлещет кровь.

Данучи погиб.

Последней его мыслью стала: «Как жаль, что я не видел будущего…», и мысль была пустой…

-–

Понять всегда не поздно – разум, космос, и ты велик, и способен на всё. Даже, если через секунду умрёшь – не поздно это понять. Вы со мной не согласны? А я с собой согласен!

–Этого не может быть! – воскликнул Арлстау.

Его шок был велик, но был лишён великолепия. Чтобы не разочаровываться, надо, всего лишь, лишить себя любых ожиданий от каждого шага. Но, как это возможно?

«Как же так? Почему так закончилось всё?! Нет, это не может быть концом!», – протестовали его мысли.

В Анастасии эмоций не меньше, чем в художнике, и все были похожи на его, но тщательно скрывались чертами лица, что были вечно спрятаны. Потому пришла в себя быстрее – даже смирилась со смертью Данучи, но беспокойство за своего художника не спрятать.

–Главное, не верь в то, что твоя жизнь закончится также, – попробовала она поддержать, но мысли ей подсказывали, что жизнь Арлстау, как ксерокопия жизни Данучи.

–Нет, это не конец. Я верю, что не конец! – мотал он головой, пытаясь что-то доказать себе.

–Ему отрубили голову. Как это может быть не концом? Полотно окроплено кровью. Всё говорит о том, что это конец! Но не воспринимай его конец на свой счёт, у тебя впереди долгая жизнь!

–То есть, он превратил авров в людей, и полководец их уничтожил, и это всё? Какой тогда смысл был в прошлом художнике?

–С чего решил, что войско полководца победило?

–Нет, это не конец! – не унимался Арлстау.

–Успокойся! – не выдержала она. – Я не позволю тебе притрагиваться к этому полотну! В прошлый раз тебя не стало для меня на двадцать четыре дня, а в следующий раз насколько?

–Значит, ты тоже веришь, что не конец? – ответил он ей так, будто она дала надежду, словно не слышал сути её слов.

–Если ты дотронешься до полотна, можешь считать, что ты меня потерял! – перешла она к крайней мере.

–Вот, как значит… – ответил он, глотнув печали.

Было больно слышать такое. Он с тоскою смотрел в её глаза, и она уже жалела, что сказала ему жестокое слово – словно она уже была готова его потерять, будто и не любила вовсе. Но это не так!

Такие слова заставляют человека надолго задуматься над своим поведением и над вечностью других людей. Её губы желали извиниться, но вовремя успеть не суждено.

Дверь в их дом нежданно распахнулась, и за дверью был не ветер. Художник повернулся всем телом и застыл, беспомощно глядя на дуло пистолета.

Полководец мешкал лишь секунду, а затем прогремели два выстрела.

Две пули угодили в грудь художника, порвав те крылья, что порхали за спиной.

Художник упал, по-геройски, на спину, чтоб до последнего мига видеть лицо врага. Враг оправдал ожидания, подошёл ближе, но лик его неприятен, и Арлстау от него отвернулся.

Тело содрогалось, тело из пальцев упускало жизнь. Художник успел лишь раз взглянуть в глаза Анастасии на прощание.

Палец слетел с крючка и наградил художника контрольным в голову.

Художник перестал дышать, а в его умирающем взгляде навечно застыло лицо Анастасии, а не полководца. Не желал умирать, но, всё-таки, умер…

Слов объяснений перед деянием, как бывает в сказках, не было! Убил художника, молча, ведь это не сказка, а самая настоящая жизнь!

Все приготовленные им речи, но уже полузабытые, предназначались Анастасии, а не тому, кто держит её кисть.

Его лицо скрывала тень, но слепой увидит, что оно искажено гримасой злорадства и сожаления. Злорадство объяснить легко – он отнял у Анастасии то, что ей было дорого. Анастасия ему враг, источник зависти, ненависти и неполноценности. Во всём он винил её, но за спиной, в лицо сказать до сей поры стеснялся.

Сожаление в его эмоциях лишнее, оно вызвано тем, что в глубине души он восхищался ею. Не верил, что она любит художника. «Любовь это не про неё», – размышлял он как-то на днях,– «Век одна, и так сразу – любовь?! За пару дней после вечности?! Этого не может быть! Не может!». Считал, что художник для неё – оружие, а ему сейчас пришлось не убить её любовь, а пожертвовать их оружием, на которое он имел свои резоны.

Не стал рисковать – вот и всё! Риск это не про него. «Рискуют лишь обречённые однажды проиграть!», – такова его философия игры, и век она работает, не подводит, но сейчас он не знал, что Анастасия успела стать художником…

Она ещё не могла прийти в себя, но в ней уже закипала суровая ненависть ко всему этому миру, словно вся злость, что накопилась за её долгую жизнь, подняла восстание и в этот миг стремится лишь наружу!

Руки судорожно гладили пока ещё не остывшее тело художника и пытались нащупать в нём хоть какую-то жизнь, но от прикосновений был холод. Слёзы ласкали её щёки, но их ласки были лишены нежности. Лишь сейчас слёзы приобретали свою суть, когда уже всё было кончено!

Она жалела о своих последних словах, которые художник услышал от неё, но их уже не вернуть. Прошедшее время таково, что вся его цена лишь в опыте, да и