Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви - Ольга Александровна Савельева

Чарли, как и любой человек в депрессии, не способен замечать никого вокруг, не говоря уже о проявлении заботы. Это как если вы ранены и задача — выползти с поля боя. Вряд ли в этой ситуации вы сможете заметить еще кого-то раненого, не говоря уже о вероятности его спасения.

Мы в тот день переезжали со съемной квартиры на новую, в которой ремонт был в разгаре (Миша начал ремонт, а Чарли завалил). Ну ничего: крыша над головой есть, ванная, унитаз и мультиварка тоже. Жить можно.

Был последний день. Нужно было собрать вещи, упаковать, перевезти. Дети веселились, бегали по опустевшей съемной квартире. Я паковала одежду, Чарли — микроволновку.

— Где мои баночки прозрачные? — хмуро спросил муж.

— Не знаю.

— Ты не выбрасывала?

— Я не помню.

— Что значит не помню? — заводился он. — Я сказал не трогать эти банки, мне они нужны.

— Миш, что ты кричишь, я не помню, где твои банки.

— Я кричу не из-за банок, черт побери, я кричу из-за того, что всем плевать, что хочу я! — закричал Чарли и ударил кулаком в стену.

После чего собрался и ушел.

Я одна в разобранной квартире. Ну, то есть с детьми. Работы — невпроворот. А уже темнеет. И вот я с хнычущей дочкой и мужественно пытающимся помочь сыном три часа пакую вещи, потом мы делаем шесть ходок вниз-вверх — пакуем вещи в машину, потом едем на новую квартиру.

Помню, мы ввалились в квартиру абсолютно без сил. Катюха заснула прямо на руках, сын нес тяжелый тюк с вещами.

— Ты давай ложись спать, я машину сама разгружу.

Я вхожу в комнату и вижу Мишу. То есть Чарли. Он просто спит. Я тяжело вздыхаю, перекладываю дочку в кроватку. Мне хочется растолкать этого идиота ногами, исхлестать по щекам, потрясти за плечи и наорать на него так же, как орал он: «Ты идиот, слышишь?» Но это Чарли и он не слышит.

Я еще час перетаскиваю вещи. Говорю себе мантру: «Это болезнь, это болезнь, это болезнь». Потом ложусь рядом, обнимаю мужа и говорю: «Ты молодец, что не натворил глупостей». Выдержка уровня Бог. Я это делала для Миши в благодарность за то, каким он был. И для себя, для своей совести. Я знаю, что если бы упала в депрессию, Миша бы меня не бросил.

Я теперь знаю, что любовь не спасает от депрессии. От депрессии спасают врач и таблетки. Лично мне именно это было самым сложным — оправдывать агрессию сумерками. Мой опыт говорит, что это было ошибкой.

Агрессию не нужно прощать и терпеть. Если абьюзинг — психологическое насилие — становится частью вашей жизни, то следующий шаг — насилие физическое. Этого нельзя допустить, это точка невозвращения. Пока она не случилась, нужно идти к врачу.

Я всю жизнь проповедовала гипотезу, что ультиматумами ничего не добьешься. Что единственный способ получить желаемое — это любовь и нежность. Все так. Только эта формула работает с Мишей. А с Чарли — ультиматумы, угрозы, все что угодно.

Если вы, жалея Мишу, прощаете Чарли абьюзинг, то сразу покупайте тональный крем замазывать синяки, а лучше позаботьтесь о хорошей медицинской страховке — она вам пригодится. К сожалению, агрессия сама не иссякнет.

И пока вы прощаете крики и кулаки, разбивающие стены в сантиметре от вас, трактуя свои действия как поддержку, на самом деле происходит попустительство болезни. Поддержка — это спасти Чарли от самого себя.

«Значит, так, дорогой, орать на меня ты не будешь, ясно? Выбирай: или семья, или болезнь. Если выберешь второе — то и ответственность за этот выбор на тебе».

Чарли не пустит Мишу к врачу, ему это невыгодно. Ему выгодно оставить его в сумерках навсегда. Но. Миша-то не умер. Сквозь сумерки и затмения, сквозь мрак небытия Миша слышит детский смех. Это смеются его дети. И видит глаза женщины, которую любит. Измученные, заплаканные глаза. Миша пойдет к врачу. Он очень сильный, он многое может сделать сам. Многое, но не это. Вылечиться от депрессии самому невозможно.

И Миша идет к врачу. Он знает: дорога туда выстлана не уговорами, не слезами, не ультиматумами и не опытом потерь. Только внутренним знанием: все, вот это дно. Хочешь здесь остаться? Или всплывать? Если всплывать, то вот телефон врача. Давай руку.

А дальше вы вместе идете сквозь сумерки на свет. Вот тут нужно крепче сжать руку и все простить. Потому что это Мишина рука.

Наверное, вот тут будет уместен хеппи-энд. Про «жили они долго и счастливо». Я не знаю, каким должен быть «энд», чтобы расценить его как «хеппи».

Депрессия — это трансформация, переход человека на новый уровень. Причем не только того, кто непосредственно борется или не борется с депрессией, но и тех, кто рядом. Там, на новом уровне, все по-другому. Там уже знают и никогда не смогут забыть о сумерках. Там можно жить вместе, только заново выбрав друг друга в партнеры.

Миша еще сражается с Чарли. Депрессия не насморк, она длится не неделями — годами. Когда он победит — а я очень в него верю и болею за него, — он сможет рассказать о Чарли лучше, чем я. Если он в принципе захочет об этом говорить. Но для того чтобы вспоминать об этом как о прошлом опыте, нужно окончательно выйти из этой сумеречной зоны и убедиться, что твой фонарь горит ровно и уверенно освещает твой путь, а не пугливо подрагивает на воздухе, ежеминутно грозя погаснуть. Нужно захотеть уйти из сумерек, которые не хотят, чтобы ты уходил.

Одну мою подругу ее личный Чарли выпустил только через пять лет. И в таком состоянии, что эти свои пять лет, потерянные в сумерках депрессии, она восстанавливала по фотографиям. Она их честно не помнила. Там же нет эмоций, впечатлений, прозрений, там есть беспросветная мгла, густая, как нефть.

С некоторых пор мой самый большой страх — упасть в депрессию. Я очень этого боюсь, потому что понимаю: от этого никто не застрахован. У меня есть психолог, к которому я бегу при первых признаках хандры, и кричу ей, тяжело дыша: «Быстрее проверь меня на признаки Чарли!»

Я очень боюсь депрессии. Депрессия превращает обычного здорового человека в моток колючей проволоки с потухшими глазами. Он как бы есть, но нет. Господи, спаси и сохрани.

А пока вот вам мое лицо. Я считаю, что те, кто был рядом с человеком