Призраки Сумеречного базара - Кассандра Клэр

Это случалось с ним не в первый раз – когда в том, что есть, он видел след того, что когда-то было. Мальчик был совершенно другим. И не имел никакого отношения к Уиллу. Джем это знал. Джем (в те мгновения, когда он вспоминал Уилла, он всегда был Джемом) привык различать потерянного и самого дорогого его сердцу Сумеречного охотника в тысячах лиц и жестов других Охотников, в повороте головы или в звучании голоса. Не настоящее (единственное и навсегда утраченное) лицо; не настоящий (давно умолкший) голос, но порой, хотя все реже и реже, нечто похожее.

Его рука крепко сжимала посох. Уже много долгих холодных дней он не уделял резьбе под ладонью столько внимания.

Это чтобы я не забывал, во что верю. Если хоть какая-то его частица может остаться со мной, – а я верю, что может, – то он рядом. Ничто не в силах нас разлучить.

Он позволил себе улыбнуться. Он не мог разомкнуть губ, но все еще мог улыбаться. Он все еще мог говорить с Уиллом, хоть больше и не слышал ответа.

Жизнь – не корабль, уносящий нас на волнах жестокого, неустанного прилива прочь от всего, что мы любим. Ты не потерян для меня, ты не остался навсегда на недостижимом берегу. Жизнь – это колесо.

На реке он слышал русалок. Из искорок города к утру разгорался новый огонь. Рождался новый день.

Если жизнь – это колесо, она вновь принесет тебя ко мне. А я должен только не терять веры.

Даже когда иметь сердце казалось непереносимо трудно, все равно это было лучше, чем вовсе его не иметь. Даже когда Брату Захарии казалось, что он проигрывает борьбу и потеряет все, что у него было, оставалась еще надежда.

Порой мне кажется, что ты так далеко от меня, мой парабатай.

Отблески на воде ничего не стоили по сравнению с мимолетной улыбкой мальчика – и дикой, и испуганной одновременно. Это был ребенок, направлявшийся в новый дом, – точно так же, как Уилл и маленький Захария когда-то в печали и одиночестве отправлялись туда, где им суждено было обрести друг друга. Джем надеялся, что мальчик обретет счастье.

Джем улыбнулся в ответ – мальчику, которого давно уже не было на свете.

– Иногда, Уилл, – произнес он, – мне кажется, что ты совсем рядом.

Лондон, 1901 год

Железнодорожный виадук угрожающе нависал над зданием церкви Святого Спасителя. В свое время простецы всерьез обсуждали, не снести ли церковь, чтобы освободить место для будущей стройки, но эта идея встретила неожиданно яростное сопротивление. Так что железная дорога делала небольшую петлю, и шпиль церкви по-прежнему тянулся вверх, пронзая ночное небо серебристым кинжалом.

Под арками, крестовинами и грохочущими рельсами привычно раскинулся большой оживленный базар – вотчина городских торговцев. Ночью рынок принадлежал Нижнему миру.

Вампиры и оборотни, колдуны и фейри встречались под звездами и под покровом волшебства, куда не пробиться человеческому глазу. Они расставляли свои магические лотки на месте палаток, где днем торговали люди, под мостами и вдоль узких улочек. Но прилавки Сумеречного базара ломились не от яблок или репы. Под темными сводами они сияли колокольчиками и лентами, переливались яркими цветами: изумрудно-зеленым, кроваво-красным, огненно-рыжим. Брат Захария уловил горячий запах благовония и расслышал песни оборотней о призрачной красоте луны и призывные крики фейри, обращенные к детям.

Сумеречный базар открылся в первый раз после Нового года (по английскому календарю), хотя в Китае новый год еще не наступил. Брат Захария покинул Шанхай ребенком, в семнадцать лет уехал из Лондона, перебравшись в Безмолвный город, где о ходе времени напоминали лишь новые захоронения павших воинов. И все-таки новогодние праздники сохранились в памяти со времен его человеческой жизни: он до сих пор помнил эгг-ног[3] и гадания в Лондоне, фейерверки и лунные пельмени в Шанхае.

Снег падал на Лондон. Воздух – хрустящий и холодный, как свежее яблоко – приятно обдувал лицо. Голоса братьев тихо звучали в голове, не мешая Захарии наслаждаться одиночеством.

Он прибыл сюда с миссией, но позволил себе порадоваться встрече с Лондоном и Сумеречным базаром, возможности подышать чистым воздухом, не отягощенным прахом погибших. Здесь веяло свободой, и он снова чувствовал себя молодым.

Он радовался, но это не означало, что обитатели Сумеречного базара радовались вместе с ним. Он видел, как нежить и даже простецы провожали его взглядами – далеко не дружелюбными. Мрачный шепот пробивался сквозь гул обычных разговоров.

Обитатели Нижнего мира считали Базар своим пространством, отвоеванным у ангелов. Вторжение Захарии явно не вызывало у них восторга. Захария принадлежал к Безмолвному Братству – отшельникам, поселившимся среди старых костей, посвятившим себя городу мертвых. Никто не горел желанием распахнуть свои объятия Безмолвному Брату, да и появление Сумеречного охотника вряд ли могло доставить кому-то удовольствие.

Пока он копался в своих сомнениях, перед ним открылось зрелище еще более странное. Чего-чего, а такого он никак не ожидал увидеть на Базаре.

Юный Сумеречный охотник отплясывал канкан с тремя фейри. Захария узнал в нем Мэтью – младшего сына Шарлотты и Генри Фэйрчайлдов. Он заливисто смеялся, запрокинув голову; белокурые волосы ловили отблески огней.

Брат Захария едва успел задаться вопросом, не околдован ли Мэтью, как мальчишка увидел его и рванул вперед, оставляя своих партнерш в полном замешательстве. Фейри не привыкли, чтобы смертные бросали их посреди танца.

Но Мэтью как будто даже не заметил их недовольства. Он подбежал к Захарии, обхватил его за шею и нырнул под капюшон Безмолвного Брата, чтобы поцеловать его в щеку.

– Дядя Джем! – радостно воскликнул Мэтью. – Что ты здесь делаешь?

Идрис, 1899 год

Мэтью Фэйрчайлд почти никогда не терял самообладания. Но если такое случалось, он старался сделать так, чтобы все запомнили это надолго.

Последний раз это произошло два года назад, во время недолгого пребывания Мэтью в Академии Сумеречных охотников – учебном заведении, где массово готовили образцовых зануд для борьбы с демонами. Все началось с незапланированной стычки с демоном в окрестном лесу, после которой толпа учеников собралась на верху башни и наблюдала за прибытием обеспокоенных родителей.

От обычного добродушия Мэтью не осталось и следа. Его лучшего друга, Джеймса, обвинили в случившемся – всего лишь потому, что тот носил в себе каплю демонической крови и обладал способностью (с точки зрения Мэтью – просто замечательной!) превращаться в тень. Джеймсу грозило исключение. А вот истинные виновники – подлый Аластер Карстерс и его гнилые дружки – опять вышли сухими из воды. Жизнь вообще и Академия в частности определенно возглавляли парад несправедливости.