Зимняя песнь - С. Джей-Джонс

– Мне страшно, – прошептал Зефф.

– Ш-ш-ш, – успокоила его я, ласково поглаживая по волосам. – Ты выступишь прекрасно.

– Это тебя должен прослушивать маэстро Антониус, тебя, Лизель, а не меня.

– Тише, тише. Ты – наш виртуоз, только ты.

Это и вправду было так. Когда папа обучал нас игре на скрипке, настоящее мастерство из нас двоих проявлял именно Йозеф, я же считала себя композитором, а не исполнителем.

– Хорошо, но гений ведь у нас – ты, – возразил Йозеф. – Ты создаешь музыку, а я лишь ее воспроизвожу.

Мои глаза наполнились слезами. Брат каждый день повторял, что моя музыка чего-то стоит, однако эти слова всякий раз причиняли мне боль.

– Не прячься, – уговаривал он. – Ты заслуживаешь, чтобы тебя услышали. Мир должен знать о твоей музыке. Нельзя быть эгоисткой и сочинять только для себя.

Да, я никому не показывала свои сочинения, но не из эгоизма, а от стыда. Я – необразованная деревенщина, бесталанный неуч. Конечно, мне легче прятаться за спину Йозефа. Из моих грубых, необработанных идей брат способен взрастить чудесный сад, облагородить их и превратить в музыкальные произведения.

– Я сочиняю не только для себя, – мягко сказала я. – Ты ведь играешь мою музыку.

Так повелось с самого начала. Йозеф служил мне личным секретарем, через него я могла исполнять мелодии, которые звучали у меня в душе. Я – скрипка, он – смычок, руки пианиста – левая и правая, мы должны играть только вместе, не по отдельности. Я сочиняла, Йозеф являл мои сочинения миру. Так всегда было и будет.

– Нет, – он покачал головой, – нет.

Во мне закипала злость. Злость, разочарование и зависть. Йозеф может иметь все, все, о чем мы только мечтали, стоит лишь воспользоваться шансом. И такой шанс у него есть! Не то что у меня…

Почувствовав перемену в моем настроении, братишка крепче обнял меня за шею.

– Прости меня, Лизель, прости, пожалуйста. – Он уткнулся мне в плечо. – Я – ужасный эгоист, думаю только о себе.

Гнев мой остыл, оставив лишь опустошенность. Не мой брат, а я, я – ужасный человек. Это ведь я позавидовала открывшейся перед ним возможности, и только потому, что мне самой подобная возможность не светит.

– Никакой ты не эгоист, Зефферль, – уверила его я. – Ты – самый бескорыстный человек на свете из всех, кого я знаю.

Йозеф посмотрел в окошко на лес, что окружал нашу гостиницу. Заходящее солнце озаряло все тяжелым кровавым светом. Брат рассеянно провел пальцами по грифу скрипки. Это была del Gesù – скрипка работы Гварнери[8], один из немногих ценных инструментов, оставшихся у нас после того, как папа продал остальные герру Касселю в счет уплаты долгов. Скрипки Амати, Штайнера, Страдивари[9] давно «уплыли».

– Что, если бы я загадал желание, и оно осуществилось? – после долгой паузы промолвил Йозеф.

Темно-красный закатный свет превратил его лицо в жуткую маску. Круги под глазами и синяк на подбородке – там, где он прижимал скрипку, – приобрели бурый цвет запекшейся крови.

– Какое желание, Зефферль? – осторожно спросила я.

– Стать самым великим скрипачом в мире. – Пальцы Йозефа повторили контур эфов, скользнули выше и легли на головку инструмента. Головка, выполненная в форме женской головы, была самой необычной частью инструмента, причем внимание привлекала не сама голова, а лицо женщины, точнее, написанное на нем выражение смертельной муки. Или экстаза – я никогда не могла сказать наверняка. – Извлекать звуки такой красоты, чтобы ангелы на небе плакали.

– Считай, твое желание исполнено. – Я улыбнулась, но улыбка вышла кривой.

Если бы только наши желания исполнялись. Я вспомнила, как в детстве мы с Кете бок о бок сидели в церкви, ерзая худенькими задами на твердой деревянной скамье. Я смотрела на золотые волосы сестры, сияющие в ореоле солнечного света, и мечтала – нет, молилась – о том, чтобы вырасти такой же красавицей.

– Этого-то я и боюсь, – прошептал Йозеф.

– Боишься? Своего дара, ниспосланного Господом?

– Господь здесь ни при чем, – мрачно возразил брат.

– Йозеф! – ужаснулась я. Пускай церковь мы посещали нечасто, но Бог был столь же традиционной и привычной частью нашего уклада, как утреннее умывание. Отрекаться от него – это кощунство!

– Уж тебе-то это должно быть известно, – продолжал Йозеф. – Думаешь, наша музыка – сверху, от Бога? Нет, Лизель, она исходит снизу. От него. От Подземного властителя.

Мой брат говорил не о дьяволе. Я всегда знала, что он верит – верен – Констанце и Королю гоблинов. Сильнее, чем отец, чем я. Однако я не догадывалась, насколько глубоко в нем укоренилась эта вера в темные силы.

– А как еще объяснить то безумное упоение, то неистовство, которое мы ощущаем, играя вместе?

Йозеф боится, что проклят? Оказывается, Бог, Сатана и Король гоблинов – более значительные фигуры в жизни моего брата, нежели я предполагала. В сравнении со мной и Кете, он гораздо более тонко воспринимал настроения и эмоции окружающего мира, что делало его непревзойденным и чутким интерпретатором музыки. Вероятно, именно поэтому он играл с такой изумительной чистотой, мукой, яростью, исступлением и тоской. Причиной всему был страх. Страх и Божий промысел, спаянные вместе.

– Послушай меня, – твердо сказала я, – упоение, которое мы испытываем, – это не грех, а благодать. Благодать даруется тебе свыше, и просто так ее не отнимешь. Она внутри тебя, Зефферль, она – твоя часть. Ты носишь ее в сердце и будешь носить всю жизнь, где бы ни оказался.

– А если это не дар? – шепотом спросил Йозеф. – Не дар, а одолжение, за которое нужно расплатиться?

Я промолчала. Не нашлась с ответом.

– Я знаю, ты не поверишь, – с горечью произнес он, – да и я бы на твоем месте не поверил, но мне постоянно снится один и тот же сон. Каждую ночь ко мне приходит высокий элегантный незнакомец…

Йозеф отвернулся, и даже в сумраке я заметила, как вспыхнули его щеки. Брат никогда открыто не признавался в своих романтических наклонностях, но я знала его слишком хорошо. Я понимала, в чем дело.

– Незнакомец кладет ладонь мне на голову и говорит, что музыка Подземного мира будет звучать во мне до тех пор, пока я не покину эти места. – Йозеф устремил на меня невидящий взгляд. – Здесь я родился, здесь должен и умереть.