Апельсинки. Честная история одного взросления - Ольга Савельева

Я шла по набережной, доверчиво вложив одну ладошку в мамину руку, а второй, сама того не замечая, постоянно чесала голову, практически не вынимая руки из волос.

А ведь любой маме хочется быть мамой принцессы, а не прыщавенькой, кривозубенькой, полненькой, неуклюжей девочки с проблемным пищеварением и неистребимым запахом уксуса от волос.

— Так, хватит! — вдруг резко сказала мама и остановилась посреди набережной, оглядываясь по сторонам. — Решено! Мы вот прямо сейчас идем в парикмахерскую! Где здесь ближайшая, не знаешь?

Я махнула рукой в сторону серого трехэтажного здания с надписью «Дом быта».

Не прошло и часа, как я обрела новую стрижку. Волосы обрезали по лопатки и обработали специальным противопедикулезным средством.

Я была напряженно счастлива. Прислушивалась к новым ощущениям: с непривычки мерзла шея, а голова, не чувствующая привычной тяжести волос, была легкой и воздушной.

Когда мы вышли из парикмахерской, уже насыщенно стемнело — бабуся с дедусей наверняка волнуются, места себе не находят, надо спешить.

Всю дорогу до дома я проскакала вприпрыжку, а мама испуганно молчала, изредка тяжело вздыхая.

Еще в лифте, под блеклой потолочной лампой, стало понятно, как сильно мама боится. Боится бабусиного гнева. Она была бледна и неистово кусала губы.

Я мгновенно переняла мамино состояние и прямо там, в лифте, погрузилась в вязкое болото страха.

…Бабушка вышла в прихожую, вытирая руки о кухонное полотенце, и остолбенела. Я вжалась в стену и опустила голову. Обстриженные волосы виновато повисли, прикрывая мое готовое к слезам личико.

У бабуси затряслись губы, и она тихо-тихо и оттого зловеще произнесла по слогам:

— У-би-рай-тесь от-сю-да ВОН! Обе!

Во мне взметнулась неожиданная радость. Я решила, что теперь маме придется немедленно собрать свой еще толком и не распакованный чемодан и, взяв меня за руку, забрать с собой в столицу, а не выдумывать причины, почему и в этот раз «нет такой возможности».

— Ну ладно вам… мама, — примирительно сказала мама бабусе, идя за ней на кухню, чтобы сгладить градус возмущения последней. — Волосы не зубы — отрастут еще…

До этой ситуации «мамой» бабусю мама не называла никогда…

В прихожую выбежал дедуся, который даже не заметил произошедших с внучкой перемен, но в воспитательных целях, не желая тратить время на то, чтобы разбираться в ситуации, профилактически рявкнул на меня:

— Что случилось? Опять скандал? Ух, бабье царство! Марш в свою комнату! Спать! Сейчас же!

Я неторопливо переодевалась в пижаму, надеясь, что сейчас в спальню ворвется мама и скажет деловито: «Так, собирайся! Мы уходим!»

Но мама с бабусей закрылись на кухне и там кричали друг на друга шепотом. Вероятно, шепотом ругаться значительно сложнее, чем в полный голос, но так они оберегали домашних: не макали дедусю и меня в волосяное месиво их конфликта.

Я лежала под одеялом и страстно мечтала о скандале, чтобы возмущенная бабуся с растрепанными жидкими седыми волосами, размахивая кухонным полотенцем, выгнала нас с мамой из дома в ночь и желательно в дождь, и чтобы мы вдвоем с мамой брели на вокзал за билетами на поезд, который увезет нас в столицу, и чтобы мама плакала и всхлипывала тихонько, как сегодня на балконе: «Больше никогда!» — а я бы обнимала ее за талию и грела мамины холодные ладони о свои разгоряченные щечки…

Но разговор на кухне уже тек мягкий, и, судя по его неторопливому журчанию, скандал был исключен, утоплен в женской солидарности и зове родной крови…

Я не выдержала (все равно не спится) и вышла к ним в кухню.

— ТЫ ЧТО БОСИКОМ? — в один голос рявкнули мама и бабуся.

Они сидели на плотно сдвинутых табуретках, уютно обнявшись, на столе — натюрморт из почти пустой бутылки коньяка и фирменных бабушкиных пирожков с капустой.

— Мы не уезжаем? — хмуро спросила я у мамы.

— Никто никуда не уезжает, — улыбнулась мама рассеянно.

— Бабуся же выгнала нас! — напомнила я.

— А ей так даже хорошо, да? Модно и свежо… — спросила мама у бабуси, кивнув на меня.

— Непривычно пока, — не сразу ответила бабуся, глядя на меня несфокусированным взглядом. — Но я привыкну… Вырастим новые… Еще лучше прежних!

Это «вырастим» означало, что растить новые волосы мне снова предстоит с бабусей, а не с мамой.

— Ты нас выгнала, — холодно напомнила я бабусе. Мне не хотелось примиряющих объятий, которые сохранят статус-кво и отпустят маму в столицу одну…

Но захмелевшая бабуся не заметила предательства, она сдула со лба выбившуюся из пучка седую прядь и с трудом, уже ватным языком, ответила мне:

— На вот, съешь пирожок, детка…

Я вернулась в спальню, зарылась лицом в подушку и горько и безутешно разрыдалась. Я чувствовала опустошение и ярость. Ярость рвалась наружу, требовала заряженного гневом действия или слова.

— ГНИДА! — неожиданно для самой себя вдруг сказала я подушке и врезала ей кулачком в мягкий живот. — ГНИДА! ГНИДА! ГНИДА! ГНИДА!

Мама вбежала в спальню, силой оттащила меня, рыдающую, от подушки и больно прижала меня к себе.

От мамы пахло коньяком и капустой. С таким запахом изо рта очень уместно произносить виноватым голосом фразу: «Нет такой возможности!» — а не успокаивать истерящего ребенка, кутая его в заботу.

Мне впервые в жизни захотелось оттолкнуть мамины руки, отстраниться от нее, пытливо и с вызовом посмотреть ей в глаза и спросить твердо:

«Ты меня заберешь? Или опять нет возможности?»

Но я не стала этого делать, лишь обессиленно обмякла в маминых руках, потому что знала ответ и ненавидела его не меньше, чем волосы.

Ненавидела за то, что если обрезать его, этот ответ, по лопатки, по самую суть, то останется короткое и хлесткое слово, от которого мерзнет шея, которое пахнет коньяком, дихлофосом и предательством: НЕТ!

Я купила сыну желтые резиновые сапоги. Со смешными мультяшными героями.

На дворе — слякотная весна, самое время мерить глубину луж.

Вернувшись домой, я позвала сына:

— Дась, пойдем гулять?

Сын выстрелил в мои распахнутые руки из детской и запрыгал вокруг от переполняющего счастья: «Гу-ять, гу-ять». Я стала прыгать вместе с сыном, разделяя его восторг. Мимо нас прошла моя мама. Она всегда недовольна положением дел. Это главная черта ее характера.