Двенадцать цезарей - Мэтью Деннисон

Мы знаем, чем это кончилось для Антония. Поражением при Акции. Осадой Александрии. Самоубийством Антония в традиционном стиле, когда он бросился грудью на свой меч. Эротизированной смертью Клеопатры в результате укуса вцепившейся в грудь змеи, символизирующей победу мужского начала (Октавиана и Рима, представленных змеей) над слабой женской плотью женского Египта. Поэтическими излияниями эпохи Августа, в которых победа командующего Октавиана, Марка Агриппы, выглядит неизбежной и предопределенной. Единственный выживший из триумвирата — Октавиан. Египет аннексирован и превращен в провинцию, которая управляется не от имени Рима, но от его собственного. Победителю достаются все богатства Востока, с помощью которых Октавиан успокаивает угрожающих мятежом ветеранов-легионеров. Впечатляющая подробность, записанная Светонием: «Клеопатру он особенно хотел сохранить в живых для триумфа, и когда она умерла, по общему мнению, от укуса змеи, он даже посылал к ней псиллов [41], чтобы высосать яд и заразу». Это выглядит как злорадная мстительность — в любви и на войне все достается победителю. «Я оказывал милость всем гражданам, просившим ее»[43], — записал Октавиан в «Деяниях божественного Августа». Клеопатра не умоляла о прощении и предпочла остаться хозяйкой собственной судьбы. Краткосрочным итогом было то, что Клеопатра не присутствовала на римском триумфе в честь победы при Акции в конце лета 29 г. до н. э. Ее замещала скульптура, отвлекавшая внимание толпы от племянника Октавиана Марцелла, сына его сестры Октавии, и приемного сына Тиберия, старшего сына второй жены Ливии, которые шли в праздничной процессии. Среди «трофеев» победы на Востоке оказались первые ростки династической передачи власти.

Проблема мира для Октавиана нуждается в пояснении. Он получил власть в результате непрерывной череды консульств вслед за победой при Акции. К этой должности он добавил значительную военную поддержку даже после реформы армии, когда он отправил в отставку ветеранов. Такое приближение к военной диктатуре несло в себе опасность, его теперешнее положение слишком близко напоминало то, которое однажды занимал Цезарь. Через пятнадцать лет после его убийства у Октавиана не было никакого желания пережить собственные мартовские иды.

Он предпочел не предпринимать ничего, делая вид, что меняет все. В речи в сенате 13 января 27 г. до н. э. Октавиан объявил, что отказывается от всех полномочий, которые были предоставлены ему за победу над Антонием. В версии Диона Кассия эта речь сочетает цезарское своеволие, неприкрытое бахвальство, типичное для «Деяний божественного Августа», и некоторую степень смиренности и обаяния, с помощью которой Октавиан постоянно добивался консенсуса.

«Вы и римский народ своим благорасположением, любовью и доверием вознесли меня на вершину власти, и вот, чтобы ни у кого не оставалось мысли, что я насильственным путем удерживаю врученную мне единодержавную власть, я перед вашим лицом слагаю с себя все свои полномочия и возвращаюсь к частной жизни.

Конечно, мой добровольный отказ не может быть рассматриваем как желание бросить государство и вас на произвол судьбы, отдав вас под власть честолюбивых и порочных людей и столь же порочной черни.

Вам самим, почтенные и уважаемые люди, отныне я передаю управление государством. Я сделал для общественного блага все, что мог. Теперь я чувствую себя утомленным и нуждаюсь в глубоком покое. Мой дух, мои силы исчерпаны».[44]

Этот неожиданный поворот имел ожидаемый результат. Для Октавиана был создан титул «Август», его (совместное с Агриппой) консульство подтверждается на один год. Новоявленный Август, далеко не готовый отдать власть, получил в управление обширные заморские провинции: Галлию, Испанию, Сирию, Египет, Киликию и Кипр (а значит, и значительное число римских легионов). Он сочетал консульскую и проконсульскую власть. «Император, сын божественного Цезаря» предпочитал, чтобы к нему обращались «принцепс». Этот титул выдающиеся римляне имели еще до него, он означал правителя, не претендующего на царствование. Чтобы подчеркнуть величие своих достижений на службе Рима, он закрыл ворота храма Януса. Это был символический акт, указывающий на установление мира во всей Римской империи. На протяжении более двух веков, начиная с завершения Первой Пунической войны, ворота храма стояли открытыми. Для тех римлян, которых одолевали сомнения, этот акт служил оправданием для возложения на Августа особых почестей. Никакую ловкость рук нельзя скрыть полностью, но ради восстановления мира после долгих лет войны можно было вытерпеть пустословие и казуистику. В том же году Август отправился из Рима в Испанию.

Его возвращение после трехлетнего отсутствия откладывалось из-за болезни — затянувшейся интерлюдии, во время которой, вероятно, осознав, что смертен, он принялся писать подробнейшую автобиографию, растянувшуюся на тринадцать томов. Вернувшись в Рим, он снова заболел. Август передал свое кольцо с печаткой Агриппе. Чтобы снизить загруженность работой или в ответ на недовольство сената, он отметил второе выздоровление отказом от консульства впервые за десять лет. Поскольку это лишало его конституционной основы для сохранения власти в Риме, необходимо было внести изменения в договоренности 27 г. до н. э. С этой целью Август получил от сената титул великого империя и полноту исполнительной власти, превосходившую ту, которой обладали все остальные магистраты, проконсулы и трибуны. Титул наделил его верховной властью в Риме и за границей. Это были широкие полномочия, которые впоследствии будут характеризовать римский «трон». Усиленные личным авторитетом Августа и его влиянием на сенат (возросшим после пересмотра списка сената в 28 г. до н. э.), они обеспечили ему высокую степень независимости. Он совершенно справедливо мог утверждать: «После этого я превосходил всех своим авторитетом».[45] Только самые проницательные понимали, что Август осуществляет полномочия должности, не занимая ее и даже не выставляя свою кандидатуру на избрание, поэтому восстановление Республики, о котором он заявлял, было на самом деле ее фундаментальной трансформацией.

В 23 г. до н. э. поэт Проперций предавался воспоминаниям. «Знатность и ратная доблесть — немного в них проку, немного Выгоды в том, что родней цезарю Августу был, — говорит он. — Умер, несчастный, вступив на порог двадцатого года жизни. Сколь краток был круг тьмою объятого дня».[46]

Поэт имеет в виду Марцелла, племянника Августа, — одного из тех, кто сопровождал принцепса в триумфе в честь битвы при Акции. Его смерть была причиной особой скорби для Августа. Сенека утверждал, что у Марцелла «была определенная надежда стать императором»[47] — он был первым, кого выбрал бы Август в попытке увековечить политическую систему 23 г. до н. э. после своей смерти. Со временем эти попытки навлекли несчастье на Августа и его большую семью, они стали лейтмотивом создания этой истории двенадцати цезарей. Собственных сыновей имели только Клавдий, Вителлий и Веспасиан: Клавдий растратил по мелочам наследственное имущество сына из-за чрезмерной любви к жене, а правление Вителлия было слишком коротким, чтобы он мог назначить наследника. В отличие от них Веспасиана у власти сменил не один взрослый сын, а двое. В этом уникальном случае наличие наследников мужского пола предотвратило вызванную спекуляциями и борьбой за места дестабилизацию внутри императорской семьи и вне ее. В случае с императором Гальбой, как мы увидим, выбор «плохого» наследника стал основным фактором падения режима.