Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин - Андрей Добров

Белый пудель шаговит, шаговит…

Черный пудель шаговит, шаговит…

…Как чуть не подался в ушкуйники, подпав под грубое очарование рассказов про атамана Репку, как случайно встретил отца и вместо шайки поступил в армию…

Но тут я с досадой остановился, топнул ногой и, махнув стоявшему у обочины извозчику, забрался в коляску, приказав отвезти себя к полицейскому моргу.

Морг представлял собой новое двухэтажное здание в глубине старого неухоженного сада. Стены, покрашенные в белый и голубой цвета, выглядели свежо, но окна, почти до конца тоже закрашенные белым, намекали, что внутри скрывается совсем другая атмосфера. Войдя в прихожую, я вызвал к себе знакомого по репортерской работе патологоанатома Зиновьева. Доктор пришел довольно быстро, вытирая руки вафельным полотенцем, и радостно со мной поздоровался. Небольшого роста, с обширной лысиной и черной бородой, торчавшей лопатой. Его веселая манера обращения и озорные татарские глаза никак не вязались с картинами препарирования трупов. Но я знал Зиновьева как одного из лучших специалистов своего дела.

– Доктор, – сказал я. – К вам вчера уже поздно вечером должны были привезти с Хитровки зарезанного мальчика.

– А! Мальчик-загадка! – воскликнул доктор.

– Почему загадка?

– Ну как же! Сплошная загадка этот ваш мальчик! Хотите его увидеть?

– Если возможно, то да. И не только увидеть, но и получить вашу консультацию.

Зиновьев энергично почесал ухо:

– С какой целью интересуетесь? Вряд ли по родственной части, а? Значит, по репортерской?

– Именно по репортерской.

– Ну, тогда могу вас удивить. Сам сегодня удивлялся… Впрочем, пройдемте!

Мы пошли по широкому коридору, покрашенному бежевым, откуда широко распахнутые двойные двери вели в небольшие залы с прозекторскими столами – почти на каждом лежало тело. И далеко не все они были прикрыты от нескромного взгляда чистыми простынями. Несмотря на то что в морге не топили и было прохладно, дух разложения чувствовался отчетливо.

– Запах не беспокоит? Предложить вам одеколону на платок? – спросил Зиновьев.

– На войне обвыкся, Павел Семенович, – ответил я как можно беспечней. Но я лукавил. После сражений мы и турки старались как можно быстрее собрать и похоронить своих мертвецов, опасаясь, что разложение и сопутствующие ему мухи приведут к распространению заболеваний.

Наконец, миновав помывочную, откуда доносился шум воды – то очередного покойника обрабатывали холодной струей из шланга, пройдя мимо кабинета самого Зиновьева, мы вошли в небольшую комнату, где помещалось всего два стола. Один из них пустовал, а на другом лежало тело, покрытое простыней. Торчали только длинные костлявые ступни с кривыми пальцами, на один из которых веревочкой прикрепили клеенчатую бирку с цифрами, написанными химическим карандашом.

– А вот и наш вундеркинд! – провозгласил доктор и жестом фокусника откинул простыню с лица. – Вуаля! Он?

Конечно, вчера в полутьме я не мог подробно рассмотреть и запомнить лицо мальчика. Однако ранку на его шее я помнил хорошо.

– Он, – кивнул я.

– Прелестно! – откликнулся Зиновьев. – Ну что же, сначала задавайте ваши вопросы, а потом и я задам вам свои. Они хоть и не относятся к области священной патологоанатомии, но сильно меня занимают – по-человечески.

– Разрешите? – Я снял шляпу и пальто и осмотрелся, ища взглядом, куда их положить.

– Бросьте на соседний стол!

Так и сделав, я снова повернулся к телу мальчика и, указав на ранку на шее, спросил:

– Павел Семенович, что вы можете сказать вот об этом разрезе? Вы уже осматривали его?

Зиновьев наклонился близко к шее покойника, потом достал из кармана пенсне и посмотрел через него, не надевая на нос.

– Осматривал, но пока только поверхностно, – ответил он. – Несомненно, это след хирургического вмешательства. Зашито аккуратно, как и разрезано. Но зажить не успело. Дам ему неделю-полторы возраста.

– Какого характера было это вмешательство?

– А это, – выпрямившись, сказал доктор, – мы сейчас с вами определим.

Взяв с железного столика для инструментов скальпель, Зиновьев опять склонился над мальчиком.

– Хотите отойти к окну? – спросил он.

– Нет.

– Как пожелаете, но зрелище для человека, непривычного к такому, – не самое приятное.

Не тратя далее слов, он рассек гортань, разогнул края раны и закрепил их распорками.

– Ну-с, – негромко произнес патологоанатом, – что мы тут имеем видеть? Ага. Как интересно! Ваш хирург, Владимир Алексеевич, определенно занимается ботаникой!

– Что такое? – спросил я заинтригованно.

Зиновьев подпустил меня к ране, и я взглянул внутрь.

– Смотрите. Правая Chorda vocalis вырезана. Но оператор соединил оставшиеся кусочки мышцы шелковой нитью. Видите нить?

Я и вправду увидел нить, соединяющую два крохотных остатка голосовой связки несчастного. Вторая связка осталась в целости.

– Но зачем? – спросил я.

Зиновьев пожал плечами и высвободил распорки. Потом он подошел к двери и крикнул:

– Байсаров! Зашей!

Явился огромный детина в кургузом белом халате.

– Вот тут зашей пока, – указал доктор на рану, – а потом принеси мне в кабинет два стакана чаю.

– Слушаюсь, Павел Семенович! – прогудел детина. – С сахаром?

– Будете чай с сахаром? – обернулся ко мне Зиновьев и, когда я кивнул утвердительно, кивнул в сторону двери. – Прошу ко мне!

В небольшом кабинете, украшением которого был темный шкаф с книгами по патологоанатомии и атласами человеческого тела, мы погрузились в мягкие кресла.

– А ваш мальчик – еще более загадка, чем я думал, – сказал доктор.

– Не томите, – попросил я. – Выкладывайте все! При чем тут ботаника?

– Не-е-е-ет! – засмеялся Зиновьев. – Начну по порядку. Что мне сразу показалось странным? Во-первых, когда вашего мальчика привезли, Байсаров его раздел. Он-то и указал мне на первую загадку. На мальчике была надета старая грязная тужурка. Но вот под ней – чистая полотняная рубаха и такие же штаны. Такие выдают пациентам в больницах. Но мало того. Покойников мы обмываем в помывочной. Те, которые поступают из трущоб, как правило, очень грязны. Многие толком не мылись по много лет. Мальчик был босиком, и потому ноги у него действительно оказались грязными. Но вот все остальное тело – относительно чистое. Как будто его тщательно вымыли не так уж давно. Ногти – подстрижены и грязь из-под них удалена. Удивительно аккуратный покойник для Хитровки!

Зиновьева прервал Байсаров, который принес два стакана в старых тусклых подстаканниках с черным, сильно заваренным чаем. На одном из стаканов стояло блюдечко с колотым сахаром.