Нежная душа урода - Анатолий Ярмолюк

— Потом, Тихоныч, потом… Машину — срочно!

От отдела до моей квартиры — езды восемь минут. Как раз чтобы поцеловать мою Мулатку и выбежать за ворота. Поцелуй она восприняла холодно и отрешенно, и я вдруг почувствовал себя той самой травой во сне, и знакомая острая боль мгновенно полоснула меня по сердцу… Ладно, сейчас не до боли…

Машина прибыла, я вскочил в нее, и мы помчались к кладбищу. Не доезжая метров триста, мы остановились и, стараясь казаться незаметными и неслышными, вчетвером стали подбираться к кладбищу.

Сторож маялся у своей сторожки и, заметив нас, едва ли не бегом бросился навстречу.

— Там?

— Вроде пока там… — опасливо озираясь, прошептал сторож.

— Веди и показывай! — приказал я.

— А вдруг он это… — засомневался сторож.

— Покажешь — и сразу ложись на землю! — посоветовал я.

— Ага! — испуганным голосом сказал сторож. — Тогда — пошли… туда, туда…

Над кладбищем занималось чудесное утро. В старых березах щебетали ранние птахи…

— Вот… могилка… и он сам! — прошептал сторож и тотчас же, упав на землю, уполз в кусты.

Нам, впрочем, было сейчас не до него: все наше внимание было приковано к могиле. На маленьком холмике лицом вниз беззвучно лежала скрюченная человеческая фигурка. Я подал знак, и мы полукольцом стали обходить могилу…

Тяжелая черная птица вдруг сорвалась с ветки, громко захлопала крыльями и оглушительно заверещала. Фигура дернулась, стремительно поднялась на ноги — и мы увидели невозможно уродливое, отдаленно похожее на человека, маленькое существо. Карлик!

— Стоять! — заорал я, тряся пистолетом. — Не вздумай дернуться!

Вооруженные автоматами ребята тем временем сомкнули кольцо, двое из них бросились на карлика — и тут случилось неожиданное. Карлик вдруг пружинисто подпрыгнул, ухватился за низкие ветви березы и, стремительно перебирая руками, будто невиданная обезьяна, взобрался на дерево, оттуда, мощно раскачавшись, перепрыгнул на другое дерево, затем на третье…

— Твою мать!.. — поразились мы хором и, очнувшись, бросились в погоню.

— Только не стрелять! — выдохнул я на бегу.

Если бы не случай, думаю, мы бы его не догнали. Какое там! Карлик летел с ветки на ветку так, будто он и вправду был не человек, а ловкая, стремительная обезьяна! Миг — и он уже едва был виден среди листвы, еще миг — и только отдаленные звуки напоминали нам о его необычайном способе передвижения. Ну и ну…

Но подвернулся его величество случай: одна из ветвей не выдержала, и карлик с шумом и треском грохнулся оземь. Когда мы подбежали, он был еще без сознания. А скрутить лежащего без сознания человека и привести его в чувство — чего уж проще? Он очнулся, вскочил, попытался вскинуть руки, увидел наручники, сник и уселся на землю.

— Победили? — неожиданно глухим и низким голосом спросил он.

— Зачем убегал-то? — в свою очередь поинтересовался я.

Он ничего не ответил, мрачно взглянул на меня, еще более мрачно усмехнулся…

— Ладно, поехали, — сказал я. — Идти-то сможешь?

Карлик опять ничего не ответил, с трудом поднялся, встряхнул головой и пошел. Его руки и впрямь едва ли не касались земли, ноги были на редкость короткими, а голова непропорционально огромна…

Методов первичной обработки подозреваемого бывает великое множество. Можно, например, только что пойманного подозреваемого, не давая ему прийти в себя, сразу же взять в оборот — во многих случаях результаты бывают превосходными. А можно, скажем, подозреваемого мариновать, долгое время не водить на допросы и не объяснять ему причины его задержания — пускай он изнервничается и сникнет духом. Можно подозреваемого поместить в переполненную камеру, можно — в одиночку, можно посадить с напарником, который, разумеется, обязан быть милицейским агентом, и которому подозреваемый, угнетенный поимкой, раскроет свою преступную душу… Здесь все зависит от личности, а еще от помноженной на интуицию воли следователя. Потом будут допросы, будет борьба двух интеллектов и воль, будут в избытке разнообразные следственные приемы вроде долгих ночных задушевных бесед, плачущей жены либо матери в милицейском коридоре, следовательской показной строгости либо такой же показной доброты — да мало ли как можно добиться признания! На то имеется даже специальная наука — ее обязан знать любой мало-мальски грамотный следователь…

Интуиция и первоначальные наблюдения мне подсказывали, что, пожалуй, брать в моментальный оборот нашего карлика — дело весьма сомнительное. Пускай-ка он посидит хотя бы до вечера в камере с соседом — нашим агентом Сынком. Сынок — парень умный и настырный, он, бывало, и не таким языки развязывал! Итак, решено: до вечера — в камере с Сынком. А пока суд да дело, я послал своих парней за юной любовницей Полиной Остроушко и за беспутным гражданином Куликом. Предстояла следственная процедура под названием «опознание подозреваемого», и к этой процедуре надо было быть готовым и мне самому, и тем, кому предстояло опознавать пойманного.

Сам же я решил на пару часов смотаться домой. То ли меня доконала вся эта кутерьма и нервотрепка, то ли я и впрямь захворал — но чувствовал я себя довольно-таки скверно: ноги были как из ваты, в голове стучали молотки, левая сторона груди тяжело и неприятно ныла… Кроме того, меня весьма беспокоило поведение моей Мулатки: я никак не мог забыть ее прощальный долгий и пристальный взгляд. Воля ваша, но, по-моему, никакой любви в этом взгляде не ощущалось.

— Поймал я карлика, — сообщил я Мулатке (она как раз вернулась из магазина и выкладывала из пакета всякие разносолы). — На кладбище…

— Об этом уже знает весь город, — равнодушно ответила она. — В магазине, во всяком случае, только о том и говорят.

— Неужели? — искренне изумился я. — Да откуда же они знают? Ведь всего-то пару часов назад…

— Обедать будешь? — спросила Мулатка.

— Хотелось бы, — сказал я.

За обедом царило напряженное молчание, и из-за этого кусок не лез в горло.

— Что с тобой, малыш? — спросил я у Мулатки.

— Ничего, — бесстрастно ответила она.

— Ну как же — ничего? — сказал я. — Я ведь вижу и чувствую — с тобой что-то происходит.

— Я же сказала — ничего со мной не происходит! — уже раздраженно ответила моя Мулатка. — Ровным счетом — ничего!

Называется — поговорили. Пообедав, мы молча посидели рядышком на диване, потом я встал и начал собираться.

— Обратно на работу? — спросила, не глядя на меня, Мулатка.

— Ну да.

— И вернешься, конечно, за полночь… — не спросила, а предопределила она.

— Постараюсь как можно раньше…

Она ничего не ответила и даже не взглянула на меня; я немного помаялся у двери, повернулся и вышел…