Яблоневый сад для Белоснежки - Наталья Калинина

– Я учусь, когда разговариваю с тобой. Ты – моя учитель-ница. Я правильно сказал?

– Правильно. Но Любовь Федоровна знает испанский язык, она может лучше меня…

– Мне нравится слушать тебя, – перебил меня муж. Встав с дивана, он поставил чашку на край каменного стола с телевизором и, повернувшись ко мне, твердо закончил: – Эта женщина, Любофь, да? Она для тебя. Все.

И прежде чем я что-либо успела спросить или сказать, сменил тему:

– Мне надо работать, кариньо. Ты можешь делать что хотишь.

– Хочешь, – машинально поправила его я.

– Да, хочешь. Я иду работать, хорошо?

Он, после того как я кивнула, поцеловал меня в нос и ушел наверх, в свой кабинет. Я так поняла, что Антонио просматривал какие-то документы или статистики – что-то об этом он говорил по дороге домой. Но если честно, мне до сих пор было не очень понятно, чем занимается мой муж. Бизнес. Со слов Нины – винный. Да и Антонио на мои вопросы в письмах тоже ответил, что занимается поставками вин в разные страны. Я мало что понимала в бизнесе, вернее сказать, ничего. Поэтому и не лезла с лишними расспросами. Захочет, расскажет сам.

Я полистала учебники, думая, не проявить ли инициативу и не выучить ли самостоятельно какой-нибудь урок, чтобы порадовать им в понедельник Любовь Федоровну, но после недолгих раздумий решила позвонить маме, поделиться новостями о новой учительнице, а потом просто почитать что-нибудь для души. Я собрала разложенные по дивану учебники и отправилась в свою комнату. Сложив книги на трюмо, взяла мобильный и набрала номер мамы.

Говорили мы немного, потому что международные переговоры съедали аховые суммы. Хоть мама и обещала периодически пополнять мой московский телефонный счет, все равно долгие разговоры солидно ударили бы по карману. Надо поговорить с Антонио, может, он знает, как звонить за границу дешевле.

– Все у меня хорошо, мама! – бодро закончила я.

– Ты не скучаешь? – спросила на прощанье она.

– Нет-нет, что ты! – торопливо успокоила я ее. И, переведя взгляд на подоконник, ойкнула от неожиданности, увидев уже знакомую кошку, которая, казалось, внимательно вслушивалась в мои слова. Но, присмотревшись, я поняла, что приняла за кошку белую вазочку, стоявшую на окне.

– Даша, что случилось? – тут же встревожилась мама.

– Ничего, ничего. Показалось. Просто показалось, – ответила я, однако с некоторыми сомнениями, потому что короткая занавеска чуть всколыхнулась, будто кто-то ее задел.

Последущие дни оказались похожими друг на друга, словно написанными под копирку. Когда я просыпалась, Антонио дома уже не было. Возвращался он довольно поздно, и я целыми днями была предоставлена сама себе. Мой день начинался с позднего завтрака, который состоял в основном из чашки кофе с молоком или какао, поджаренного тоста с джемом или круассанов. Затем я принимала душ и после него бралась за учебник испанского языка. До обеда, который неизменно начинался в два часа, училась или читала художественные книги, привезенные из России. Занятия с Любовью Федоровной были назначены на послеобеденные часы по понедельникам, средам и пятницам. По вечерам я гуляла в саду, а затем в своей комнате вновь делала задания или просто читала.

Антонио звонил мне при любой возможности, иногда по нескольку раз на дню. Он подарил мне новенький мобильный телефон с испанской сим-картой, и наши телефонные разговоры теперь не были разорительными. Я пользовалась своим стареньким телефоном с московской симкой лишь для коротких разговоров с мамой, чтобы сообщать, что у меня все в порядке. Мама каждый раз задавала три обязательных вопроса: не скучаю ли я, хорошо ли кушаю и сплю? И на все вопросы я отвечала утвердительно, практически не обманывая ее. Скучаю? Нет, мне некогда, усиленно занимаюсь языком. Хорошо ли кушаю? О-о, объедаюсь! Роза готовит чудесные обеды: мясо, жаренное или приготовленное на гриле, соусы, гарниры из фасоли, чечевицы или картофеля, овощи и десерты. Обманывала я маму, лишь говоря о хорошем сне: мне не хотелось признаваться в том, что со дня приезда стала страдать бессонницей. То долго не могла заснуть от холода, которому, казалось бы, и взяться было неоткуда: толстые стены должны были надежно удерживать тепло от растопленного камина и современных электрических батарей. Но холод непостижимым образом проникал под толстое одеяло и ощупывал меня ледяными пальцами, не давая уснуть. А если я засыпала, то потом обязательно просыпалась, но уже не от холода, а от посторонних шумов. Тихая, едва слышимая музыка, льющаяся то ли из коридора, то ли с верхнего этажа. Что-то из классики, навязчивое и прилипчивое. И я уже не могла понять, слышу ли эту мелодию каждую ночь, потому что она и впрямь где-то звучит, или она, привязавшись ко мне, раздается в моей памяти. Убаюкивающий мотив, однако же, напротив, будил меня, но оставался неслышимым для крепко спящего рядом Антонио. В одну ночь я отважилась и, превозмогая страх, вышла в коридор, чтобы узнать источник музыки. Но в коридоре было тихо. Когда я вернулась в спальню, проснулся потревоженный мной муж.

– Ты слышишь музыку? – тихо спросила я его.

– Какую музыку?

– Тс-с! – прошептала я и приложила палец к его губам. – Слушай!

Антонио послушно прислушивался несколько секунд, после чего отрезал:

– Ничего нет. Спи, Даш-ша.

И не успела я что-либо ему ответить, как до моего слуха уже донеслось его тихое похрапывание.

Иногда вместо музыки меня будили какие-то шорохи, легкие стуки, шуршания, тихие крадущиеся шаги. Шаги раздавались за нашей дверью, и в такие мгновения я, прижавшись всем телом к мужу, замирала в ужасе, ожидая, что дверь сейчас откроется, и войдет… Кто войдет – я не знала. И от этой неизвестности становилось еще страшней. Ночью страхи множились, они жили в темноте и питались ею. И то, что утром могло казаться дурным сном и игрой воображения, ночью представлялось сценами из голливудских триллеров, воплотившимися в реальность.

Однажды днем я бесстрашно поднялась по обеим лестницам – старой и отреставрированной, – чтобы узнать, что находится наверху. Новая лестница обрывалась площадочкой, такой узенькой, что практически упиралась в глухую стену. Куда больший интерес представляла другая лестница, по воле моего мужа не тронутая реставраторами. Она тоже заканчивалась площадкой, куда более широкой, и дверью в стене. К сожалению, дверь оказалась запертой. И с этих пор, как я ее обнаружила, она не давала мне покоя, словно любопытной жене из сказки про Синюю Бороду. Что за ней скрывается? Может быть, просто какой-нибудь чердак, на котором хранятся старые вещи и прочий хлам.

На мои жалобы на бессонницу и ночные шумы Антонио отреагировал обыденно, списав мои страхи на нервы и гипертрофированное воображение. Но после недолгих размышлений заявил о том, что шум могут производить мыши, ветер, «играющий» наверху каким-нибудь мусором или оторванной черепицей. Я не стала спорить, сделала вид, что поверила – для собственного же успокоения. На всякий случай супруг сообщил мне, что у него есть хороший знакомый врач, который бы мог выписать мне от расстройства нервов и бессонницы какое-нибудь средство. Но я отказалась. Спасибо, как-нибудь обойдусь.