Конец света - Андрей Лебедев

Сказанное ведущим привело покупателей в благоговейное замешательство.

— Так бы сразу и сказал, — крикнул толстый и лоснящийся голос.

— Слава и хвала нашему Ходжахмету Ходжаеву! — крикнул другой, что до этого был похотливым, а теперь вмиг превратился в подобострастного.

— Слава Ходжахмету! — вторили другие голоса.

Два нукера в хиджабах и с автоматами вышли на сцену и, бережно поддерживая Катюшу, чтобы она больше не падала на подворачивающихся под нею высоких каблуках, повели ее за кулисы.

— Прощай, Катька! — шепнула Лида.

— Удачи тебе, родить без проблем! — крикнула Мила.

Но с Лидой и с Милой расстаться ей было покуда не суждено.

Выяснилось, что, не совсем поняв команды шефа, нукеры решили на всякий случай перестараться и привезти в дом хозяина всю пятерку девушек.

— Лучше перебдеть, чем недобдеть! — назидательно подняв к небу палец, сказал новый старший охранник Кати по имени Абдулла.

Теперь девушек везли с комфортом.

Сперва в настоящем лимузине с кондиционером и безалкогольным баром, из которого пленницы беспрестанно брали соки и пепси-колу.

А потом их посадили в маленький реактивный самолет, в каких летали раньше президенты, наследные принцы и председатели правлений нефтяных компаний.

— А как нас наш новый господин узнал? — спросила наивная Мила. — Как он нас купил?

— Наши андижанские торги теперь по всей бывшей системе Евровидения и Евроньюс показывают, — добродушно ответил Абдулла. — Покупку можно сделать и по телефону, и по Интернету.

— А-а-а-а! — хором понимающе протянули девчонки.

Внизу, под крыльями самолета, пролетали облака, косяки перелетных птиц, а ниже — плодородные равнины Апшерона.

Внизу, под крыльями учебно-боевой спарки Су-37, проносилась черно-белая заснеженная февральская Сибирь.

Саша Мельников сидел в переднем кресле, а самолетом управлял сидевший позади него командующий пятой воздушной армией генерал Затонов.

— Ноль первый, я «Тюмень», ноль первый, ответь «Тюмени», — послышалось в наушниках.

— Я ноль первый, я ноль первый, слышу тебя, «Тюмень», — в наушниках уверенно звучал командирский бас генерала Затонова.

— Переходите на связь с вышкой «Урал сорок семь», седьмой канал, переходите на связь с вышкой «Урал сорок семь», седьмой канал.

— Добро, «Тюмень», перехожу на связь с «Урал сорок семь», седьмой канал.

Генерал переключил канал связи и своим уверенно-рокочущим басом почти пропел:

— «Урал сорок семь», я ноль-один, как слышишь меня?

— Ноль первый, я «Урал сорок семь», слышу вас хорошо, — ответил КДП.

— «Урал сорок семь», я ноль первый, подтвердите «1001», подтвердите «1001», — рокотал Затонов.

Саше доводилось много общаться с летчиками, и он уже знал, что подтверждение кодом «1001» означало, что вышка видит их на своем локаторе.

— Ноль первый, я «Урал сорок семь», «1001» подтверждаю. Курс в расчетную 160 градусов, по давлению аэродрома 763, занимайте 2700.

— «Урал сорок семь», я ноль первый, вас понял, в расчетную с курсом 160, занимаю 2700 по давлению 763.

Саша понял, что командир сейчас будет заходить на посадку и предложенный ему эшелон 2700 метров выверит, подстроив бортовой высотомер по атмосферному давлению принимающего их аэродрома.

Саша тоже мог видеть проекции на ИЛС — на индикаторе лобового стекла.

Вертикальная линия показывала точность захода на полосу по курсу, а горизонтальная линия показывала точность снижения по глиссаде. Пересечение же двух линий в пределах центрального кружка ИЛС свидетельствовало о нахождении самолета в равносигнальных зонах курсового и глиссадного радиомаяков с точностью до трех метров…

«Я, наверное, смог бы и сам», — подумал Саша, глядя на движения ручки управления, качающейся то немного влево и вправо, то немного взад и вперед. Это генерал Затонов то клал машину в небольшой крен, то задирал, то опускал ей нос.

А вот ручка управления двигателем ушла немного назад, это Затонов уменьшил обороты.

А вот мягко утопилась левая педаль, и земля под самолетом повернулась вправо.

За час полета Саша уже кое в чем успел разобраться.

Наклоном ручки машина кладется на крыло, и чтобы повернуть, необходимо взять ручку чуть на себя и отдать педаль.

Скользить по воздуху, поворачивать — надо опираясь на этот самый воздух. Поэтому в авиации, в отличие от автогонок, есть понятие крена и виража. Поворот машины обязательно сопровождается синхронным ее наклоном.

Ручку вбок и на себя, а педаль от себя. Ручку вбок и на себя, а педаль от себя…

— Ноль первый, я «Урал сорок семь», ноль первый, я «Урал сорок семь». На полосе ветер встречный, пятнадцать, на полосе ветер встречный, пятнадцать.

— «Урал сорок семь», я ноль первый, понял тебя, ветер встречный, пятнадцать, вижу огни полосы, вижу огни полосы.

Теперь посадочную полосу бетона видел и Саша.

Вон она…

А без приборов да без наведения с КДП, с командно-диспетчерского пункта, даже сам Затонов ее не увидал бы на такой скорости.

Кругом белые снега, да и полоса тоже — белая-белая…

Белое на белом.

Машину тряхнуло.

И сразу перегрузка бросила Сашу вперед, заставив его повиснуть на пристяжных ремнях.

Это вышел тормозной парашют, и Затонов нажал на тормоза…

«Сушка» встала посреди поля.

До едва различимой в белесой пелене вышки не доехали метров триста.

Затонов отщелкнул замки фонаря кабины, и послушное гидравлике остекление единым для спарки блоком поднялось под сорок пять градусов.

Саша поднял забрало шлема, снял кислородную маску, вдохнул морозной сибирской свежести.

К ним по полосе уже мчался дежурный уазик.

— Ну, счастливо тебе, Саша, — сказал Затонов.

— Спасибо, командир, — ответил Саша, — авось еще встретимся.

— Старцеву привет мой передавай.

— Передам…

* * *

Едва сняв в дежурке противоперегрузочный комбинезон, едва переодевшись в заботливо приготовленный местными ребятами камуфляж с майорскими погонами, причем именно по Сашиному росту и размеру, что он с благодарностью отметил про себя, едва выпив чашку горячего какао, что подала ему красивая девушка в форме сержанта российских ВВС, Мельников попал в объятия Цугаринова.

— Где ты пропадал, черт! — приговаривал Цугаринов, уминая Сашины спину и плечи.