Голубые огни Йокогамы - Николас Обрегон

— Тьфу ты.

Он швырнул стаканчик вместе с желто-алым тампоном в корзину и кивнул охраннику. Когда он входил в допросную, ему в лицо ударил жар. Идзава даже не поднял головы. Он сидел, обхватив себя за плечи, слегка раскачиваясь на стуле, — грустный мим за решеткой.

Ивата включил диктофон, произнес свое имя, дату и имя допрашиваемого. Сел напротив Идзавы и положил руки на стол. Оба молчали. Идзава жевал губу — это был единственный звук, нарушавший тишину.

— Кофе?

Парень помотал головой.

— Сигарету?

Тот снова помотал головой.

— Что ж, господин Идзава, я задам вам несколько вопросов и прошу вас, говорите правду. Это очень важно, вы понимаете?

Идзава не поднимал глаз.

— Понимаю.

Ивата кивнул:

— Вот и хорошо. Итак, во-первых, потрудитесь объяснить, почему вы от меня убегали. Вы запаниковали?

Идзава посмотрел на него:

— Не знаю.

— Вы же видели значок.

— Я не видел. Я испугался.

— Почему?

— Не знаю.

Ивата откинулся на стуле и потер переносицу.

— У вас в прошлом были неприятности с законом, верно?

Идзава моргнул и шумно задышал носом с видом обиженного подростка:

— Д-да. Но я…

— Идзава, вы убегали, потому что решили, что я пришел вас арестовать.

— Я ничего не сделал.

В голове у Иваты пульсировала боль.

— Вы ведь знали Такако Канесиро?

Идзава отвернулся, словно ему под нос сунули гнилой фрукт.

— Все ее знали.

— И вы знаете, что с ней случилось.

Кивок.

— И несмотря на это, увидев полицейского, вы решили, что пришли за вами.

Молчание.

— Идзава, вы должны понимать, что все это неважно выглядит.

Тот пожал плечами.

— Скажите, завхоз знает о вашем прошлом?

Парень закусил губу и яростно замотал головой.

— Ладно, давайте о другом. Вы знали иранку, Саман Гилани?

— Да нет.

— А ведь у нее был ребенок.

Взгляд в сторону.

— Она потеряла работу. И как безработную ее депортировали. А ее ребенок остался здесь, под опекой. Представьте, каково ребенку расти без матери. Хорошо это, по-вашему?

Идзава раскачивался на стуле все сильнее.

Ивата резко ударил ладонью по столу.

— Отвечайте, Идзава. Вы понимаете, что вы причинили вред этому ребенку? За что иранка лишилась работы?

— Не знаю.

— Не лгите мне! Не лгите. Говорите за что.

— За кражу.

— Так, значит… — Ивата снова откинулся на спинку стула и стал смотреть на лопасти вентилятора, словно карусель разгонявшего жаркий воздух. Он подавил в себе гнев. — Значит, за кражу.

— Отпустите меня!

— Идзава, вы сбежали потому, что это вы взломали шкафчик Такако. Признавайтесь! Вы украли ее трусы, так? Вот почему вы убегали. Говорите правду!

Идзава закрыл глаза, его губы были влажные, он трясся всем телом.

— Говорите, Масахару, и с вас снимут все подозрения. Признайте свою вину за судьбу несчастной иранки и ее ребенка. Признайте, что вы украли одежду Такако. Ну же, это были вы?

Робкий, детский кивок.

— Теперь скажите, почему вы это сделали. Зачем вам ее трусы? Чтобы дрочить на них?

Идзава поднял голову, его лицо пылало.

— Нет! — хрипло вскрикнул он.

— Тогда зачем?

— Я… просто хотел иметь что-то от нее. Но она такая аккуратная, никогда ничего не забывает, она не такая, как другие.

— Другие твои зазнобы?

— Нет!

— Она была не просто зазноба, не так ли? Масахару, не лгите мне. Вы любили ее, так? Вы любили Такако.

Идзава снова отвернулся, на лице — маска боли.

— Поэтому ты и убил ее, так? Тебе было мало нюхать ее трусики. Ты хотел воплотить свои фантазии. Но обломался, верно? Она отвергла тебя, мелкого уродца, и отказ распалил тебя. И ты решил отомстить ей и ее семье. Поэтому ты так усердно поработал над ее мужем?

Идзава вскочил на ноги, он рыдал.

— Нет! — взвизгнул он. — Нет!

— Сядь.

Идзава подчинился. Его лицо перекосила гримаса.

— Где ты был с 14 на 15 февраля?

— На работе, потом дома… Я не помню.

— Не помнишь, что было несколько дней назад? Масахару, есть свидетели, которые видели на месте преступления хромого мужчину — вроде тебя. У тебя был мотив, у тебя нет алиби, мы уверены, что если проведем у тебя обыск, то найдем улики, доказывающие твои преступные действия против одной из жертв. Я могу сейчас выйти отсюда и просто умыть руки. Как думаешь, что с тобой тогда будет?

Ивата расслабил галстук и потянул за другой конец вверх, изображая висельника. Идзава смотрел на него, трясясь от страха.

— Я ни за что не тронул бы ее. Я бы никого не тронул.

— И меня не трогал, да? — Он наклонился к Ид-заве, чтобы тот увидел рану. — Нападение на полицейского, парень. Бегство от полицейского. Вещи убитой в твоей квартире.

Идзава тихо плакал, опустив безвольные, словно увядшие стебли, руки.

— Я ее не трогал…

— Если ты не убивал ее, то что ты делал? — Ива-та наклонился ближе и погладил Идзаву по вспотевшим волосам. Тот закрыл глаза, то ли из благодарности, то ли от отвращения.

— Масахару, — прошептал Ивата. — Просто скажи мне, что ты делал?

— Я фотографировал. О боже. Я ее фотографировал.

— Где? Где, Масахару?

— В университете… Иногда в спортзале… И рядом с домом.

Ивата сел прямо и посмотрел на часы.

— Ты не убивал ее? И не трогал ее родных?

Идзава опустился на колени, у него по шее струился пот.

— Нет, нет, что вы! Я бы никогда не обидел Такако. Ивата выключил диктофон.

— Ладно, Масахару. У меня еще есть к тебе вопросы, и ты обязательно ответишь за свои проступки, — сказал он, указывая на свою голову. — Но пока ты свободен.

Все еще стоя на коленях, Идзава без конца шептал имя Такако и не переставая плакал.

— Похоже, тебе сегодня повезло, — сказал Ивата, поднимаясь.

Сакаи стояла снаружи и курила, любуясь темнеющим горизонтом. Ивата вышел из главного подъезда и направился на ее огонек. Она проследила за ним взглядом, потом снова обратила глаза к бледной луне.