Овечья шкура - Елена Топильская

— Так. А почему мы не можем применить эти таблицы к Вараксину, например? Или к девочке в пруду?

— Не можем, Коленька. Потому что Бидонов составлял свои таблицы на основе судебной практики семидесятых годов, а ты сам видишь, как с тех пор все изменилось. Раньше огнестрельное убийство было экзотикой, его сразу в город забирали… Да чего там, “глухари” сразу в город забирали, хоть огнестрельные, хоть ножевые. А теперь… Кроме того, у Видонова практика не питерская, а города Горького. Теперь Нижний Новгород. Название у города поменялось, и практика уже другая. Убийства в Нижнем Новгороде совершаются не те, что в Горьком. И еще у него практика преимущественно по сельской местности. Для Питера это не подходит.

— Ну, а в чем проблемы? Пусть сделают версии для Питера.

— Пусть. Вот я и сделала. Только не по убийствам, а по изнасилованиям.

— То есть ты подставляешь данные с осмотра места происшествия? А что на выходе? Мотив-то мы и так знаем…

— А на выходе мы получаем кое-какие сведения о личности преступника.

— Ну давай, давай, рассказывай, — поторопил Коленька, взявшись за бутылку, но с удивлением обнаружил, что коньяк в ней кончился. Не успело это удивление сползти с его лица, как из кухни бесшумно двинулся к нам хозяин заведения с новой бутылкой. Поставив ее перед Васильковым, хозяин на цыпочках удалился. Пока Коленька наливал себе коньяк, я продолжила:

— Оказывается, что место изнасилования, время суток, когда совершено преступление, и даже характер повреждений у потерпевшей находится в зависимости от возрастной характеристики преступника, от наличия или отсутствия у него судимости. Можно даже сказать, где живет преступник…

— Номер дома и квартиры? — хмыкнул Васильков.

— Нет, конечно, но я могу определить, живет он в микрорайоне совершения преступления или на значительном удалении от места. Причем могу даже сказать, где его дом — в нескольких остановках общественного транспорта или на другом конце города.

— Да ну! Такого быть не может!

— Еще как может. Я эти версии два года проверяла, они осечки не дают. Я по всему городу собирала информацию о раскрытых половых преступлениях, каждый раз все было в цвет — я и возраст преступника правильно определяла, и место его жительства. Помнишь, на правом берегу было три изнасилования девочек-подростков?

Васильков кивнул.

— Его же взяли.

— Да, взяли случайно, на эпизоде, и случайно примерили на те три случая. А я еще до его задержания эти случаи прокинула по своим версиям. У меня получилось, что преступник-парень призывного возраста, и живет в том же микрорайоне. Там были его хорошие приметы, и все три девочки могли его опознать. Его можно было бы выловить, например, через военкомат. Отобрать по личным делам призывников парней, похожих по приметам, и предъявлять фотографии девочкам.

— Так это ж сколько работы! Месяца три пришлось бы в военкомате и по паспортным столам потеть.

— Ну и что? Если знаешь, за что потеть?

— Так он действительно жил в том же микрорайоне? И стоял на учете как призывник? — Васильков недоверчиво глянул на меня и отхлебнул немного коньяка.

— В том-то и дело. Хорошо, конечно, что его быстро поймали. Но если бы не то случайное задержание, все равно — поймать его было бы делом техники. И времени. Но самое главное — по моим таблицам можно определять, единичное это преступление или серия.

— Это как?

— А вот так! Подставляешь в таблицу данные с места происшествия — возраст потерпевшей, время, место преступления, способ, которым негодяй жертву завлек или притащил туда, а на выходе получаешь ответ, маньяк он или это первый случаи.

— Офигеть! А почему никто про это не знает?

— Про что?

— Про твои типовые версии?

— Почему? Знают, — вяло ответила я.

— Если бы знали, жить нам было бы значительно проще. Надо их распространить по всем районам, каждому следователю и оперу в зубы… А то сидишь на них, как собака на сене, о других не думаешь. Нехорошо.

— Да? — я обозлилась. — Не знаешь, помолчи лучше. Когда я убедилась, что мои версии работают в ста процентах случаев, я их добросовестно понесла в городскую прокуратуру…

— Ну и…

— Ну и положила на стол заместителю прокурора города.

— Правильно, он должен был за них схватиться, размножить и всем следователям велеть ими руководствоваться, а тебе выписать премию.

— Да, конечно. Он на меня посмотрел, как на дуру, которой в свободное время нечем больше заняться, кроме как типичными версиями.

— И…что?

— И ничего. Сказал — идите к своему зональному, пусть он посмотрит, и решит, что с ними делать.

— Так. А зональный?

.

— А зональный был сильно занят. Составлением справки о причинах плохой раскрываемости дел об изнасилованиях несовершеннолетних. И сказал, что если мне это так надо, я могу за свой счет размножить свои типичные версии и по собственной инициативе раздать следователям. А его не отвлекать от выработки предложений по улучшению качества следствия.

— Во урод! Он что, не понимает, что изнасилование глухое в сто раз тяжелее поднять, чем самое что ни на есть заказное убийство? По убийству можно хоть от мотива плясать. А девчонку маленькую на чердак затащат, надругаются, и ищи-свищи. Следователи не знают, куда ткнуться, где искать негодяя. Нет, чтоб спасибо сказать, человек им на блюдечке приносит раскрытие…

— Да не раскрытие, а только путь к раскрытию, — перебила я Коленьку, но он отмахнулся.

— Неважно! Все равно! А они еще нос воротят! Ух! — он так расчувствовался, что прямо сжал кулаки. — Как, говоришь, фамилия этого мудилы?

— Андрей Иванович Будкин.

— Зональный ваш?

— Ага.

— Ладно. Может, повстречаемся на узкой дорожке. А чего с версиями? Ты, конечно, обиделась…

— Конечно, — у меня, как всегда, когда я вспоминала про эту историю, испортилось настроение. А Васильков, небось, сейчас будет меня воспитывать в том смысле, что обижаться неконструктивно, что я должна была настаивать на внедрении своих типичных версий, размножить их за свой счет и валяться в ногах, умоляя распространить их по районным прокуратурам…

— И правильно сделала. Нефиг перед ними унижаться. Еще сами придут и попросят.

Я усмехнулась.

— Вряд ли.

— Ну и пусть им же будет хуже.

— Да в том-то и проблема, что им-то хуже не будет.

— Ну и ладно. Так что с версиями?

— Ничего. Подарила по экземпляру хорошим приятелям, кто хочет, пользуются. Все равно они уже скоро устареют. Их можно использовать не больше пяти лет, а потом надо снова практику обобщать в суде и новые таблицы делать.