Ты здесь живёшь? - Ульвар Тормоудссон

Да нет. Да. Да, да. Да нет, ерунда. Угу.

XIV

Когда управляющий орет «о-обе-е-ед», молодцы из приемочной холодильника уже смотались. Едва раздается этот сигнал, как все цехи пустеют, только на столах и транспортерах валяются передники, нарукавники, резиновые перчатки.

Улица оживает.

По городу едут на машинах, катят на велосипедах, вышагивают, несутся люди. Они движутся в разных направлениях, но все спешат к своей пикше да каше. Обеденный перерыв короткий, надо пошевеливаться.

Промозглый воздух приглушает выкрики, оклики, стоны, свист дыхания и гудки машин.

Однако птицы хранят спокойствие, гора напротив Города — свое величие, а База — свое запустение.

XV

Пьетюр Каурасон пришел домой на обед. Снимая меховую куртку, он принюхивается и говорит:

— Соленая рыба!

— Папа! — слышится серебристый голосок, и маленькая девчушка кидается в его объятья.

— Папина малышка! — восклицает он, подхватывая ее на руки. — Ты сегодня много шалила?

— Не шалила. Спроси маму.

— Не угадал, — слышится из кухни голос жены.

— Что не угадал? — спрашивает муж.

— Не соленая рыба.

— Вот как. А что же?

— Отгадай.

— Папа, я скажу.

— Тресковые подбородки[8]?

— Нет.

— Ще… — шепчет девочка на ухо отцу. Он несет ее на кухню.

— Щеки тресковые, — торжествующе объявляет он. — Где ты их раздобыла?

— Малышка у нас болтушка? — говорит Вальгердюр и целует мужа.

— Нет, — отвечает девочка. — Спроси папу.

— У нас на углу. — Хозяйка наливает в стаканы ледяную воду. — Прошу. Садись в свой стульчик, болтушка. Папа тебе положит.

— Я по крайней мере не все сказала, — оправдывается ребенок.

— Ну-с, посмотрим. — Отец садится. — Тебе, малышка, побольше, не так ли?

— Без костей.

— Без костей, — повторяет отец, счищая с костей кожу и мякоть.

— Без кожи!

— Что? Ты не ешь кожи? Это ведь самое вкусное.

— Уй! Не хочу.

— Мне больше останется. Прекрасно. А где жир?

— Ай! — Хозяйка встает. — Забыла жир. Сейчас распущу.

— А бараньего жира нет?

— Нет, — отвечает жена и кладет в кастрюлю кусочек маргарина. — Он заплесневел.

— Дай-ка мне масла, — распоряжается супруг.

И семья принимается за еду. Все грызут, жуют, сосут и чавкают, как и положено, когда едят соленые тресковые щеки.

Вдруг Пьетюр говорит:

— Доброжелательный человек этот Сигюрдюр.

— Какой Сигюрдюр?

— Как это ты его назвала? Страус, что ли?

— Стало быть, ты звонил ему?

— Да. Я же говорил, что собираюсь.

— И что он сказал?

— Немного. Но был очень доброжелателен.

— Ты просил о должности?

— Нет.

— Слава богу, — облегченно отвечает Вальгердюр и кладет кость на край тарелки.

— Требуется письменное заявление. — Пьетюр отпивает глоток холодной воды.

— Подашь? — спрашивает она безразличным голосом.

— Не знаю. А твое мнение?

— Мое мнение ты знаешь, — отвечает она и начинает сражение со следующей тресковой щекой.

— Место превосходное.

— Конечно.

— Хороший оклад. Рабочий день короткий, так что я смог бы еще и преподавать. Об этом я тоже спросил. Ты говорила, он директор школы.

Молчание.

— Срок истекает в середине месяца.

Молчание.

— Приступать с Нового года.

Молчание.

— Ты не в восторге, — говорит он, вытирая рот тыльной стороной руки. — А малышка хочет уехать в другой город?

— Куда?

— Туда, где когда-то жила мама. Когда была такая же маленькая, как ты.

— А мама не хочет?

Молчание.

— А мама не хочет? — повторяет девочка, и вновь за столом воцаряется молчание.

— Кофе есть? — спрашивает муж.

— Горячая вода в кофейнике. Порошок на своем месте.

— Ты не в духе?

— Не в духе? Нет, я просто немножко удивлена.

— Я ведь еще заявления не подал. — Он встает и идет за растворимым кофе и кипятком. — Ты могла бы бросить работу.

— А ты уверен, что я этого хочу?

— Ну, я был бы рад.

— Мама не хочет? — повторяет девочка.

— Пока еще никто никуда не уехал. Включи-ка папе радио.

Они молча слушают последние известия — Пьетюр Каурасон и Вальгердюр Йоунсдоухтир. Затем так же молча моют посуду, и молчание продолжается, когда он надевает меховую куртку, собираясь на почту, а она пальто, чтобы идти в банк.

— Выше нос! — говорит он, целует жену и дочь и торопливо уходит на работу.

XVI

Город просыпается после короткого обеденного сна. Из домов поодиночке выходят люди, и улицы вновь оживают. Двигается народ, однако, не так быстро, как до обеда. Тогда в спешке ощущалось предвкушение, теперь же, скорее, обреченность. Головы подняты не так высоко, попадаются даже грустные и отрешенные лица. И все тот же промозглый воздух, и все та же гора на другом берегу фьорда. Все так же мозолит глаза База напротив. Кое-кто из женщин бросает на нее косой взгляд и краснеет.

XVII

В прихожей дома на Главной улице стоит женщина. Напротив нее Уна в своей кроличьей шубке.

Женщина обрадована, щеки у нее раскраснелись.

Возраст дает о себе знать: тело у женщины полное и слегка дряблое, голые руки выше локтя голубоваты, на икрах венозные узлы. Однако талия тонкая, грудь под блузкой тугая. Бёдра широкие, округлые, но зад отвислый.

Раскрасневшиеся щеки и радостный блеск больших темных глаз придают ее небольшому лицу, обычно безжизненному, особое выражение, которое усиливают черные с проседью волосы, тонкий нос с трепещущими ноздрями, толстые, чуть бледноватые и беловатые, чуть синеватые и красноватые губы.

— Как хорошо, что ты пришла, — говорит она. — Как хорошо, как хорошо.

XVIII

— Ты просил слова, Преподобие? — В вопрошающем взгляде Сигюрдюра Сигюрдарсона читался приказ.

— Я? — переспросил пастор. — Ну да, конечно. Да, да.

— Мне так показалось. Прошу.

Преподобие еще колебался. Но тут он поднял взгляд на Сигюрдюра Сигюрдарсона и увидел, что у того в глазах сверкнула молния. Сверкнула и погасла.

— Гм. Ну. Да. Мне представляется, что у Рыбопромыслового совета есть основания решительно выразить свое отношение к совершенно непристойной акции, — начал Преподобие. — Я редко читаю газету, в которую сегодня заглянул по чистой случайности. Но поскольку…

аятодумалтыструсил датымолодецхотьитряпкасвиду даведьмыстобойинетакоеразпровернули тывернорешилчтоясобираюсьрассказатьпротуисториюсцерковнымфондом протосостарухойСтиной нуидумайтакдумайдурачок

— …у Рыбопромыслового совета есть все основания одобрить недвусмысленную резолюцию, выражающую полное доверие.

теперьятебяузнаю́ языкхорошоподвешен словнокаквтотразкогдатывыступал припрофессореАусмюндюре теперьправдаужнето фигуройстал

— Поэтому я предлагаю следующий проект резолюции.

приметекакмиленькие давывсеуменяпострунке крометебятряпки ичтотытамнаплелонеобходимостибольшейчестностивобщественныхделах аденежкитопринялсразужетогданарождество

Преподобие закончил выступление.

Члены совета сначала молчали, но когда председатель спросил, есть ли желающие выступить по проекту резолюции, то словно плотину прорвало:

— И чего только эти прихвостни русских себе не позволяют! Подумать только! Нападать на Сигюрдюра Сигюрдарсона! Лить на него грязь! На нашего-то Сигюрдюра! Подумать только! Сволочи какие! Правду о них говорят, они такие. Взять бы их всех да в Сибирь отправить, правильно «Газета» уже не раз призывала. Там им и место. Туда их тянет.