Перед изгнанием. 1887-1919 - Феликс Феликсович Юсупов

прекрасно подходил для скучных приемов. Иностранные принцы, присутствовавшие там, говорили, что никогда не видали ничего подобного.

Брат и я, считавшиеся слишком юными, чтобы участвовать в этих празднествах, остались в Архангельском. Однако нас вызвали в Москву в день коронации. И сейчас мне стоит лишь закрыть глаза, чтобы представить Кремль в иллюминации, его зеленые и желтые крыши и золоченые купола церквей.

В утро коронации мы сначала увидели кортеж, покидающий императорский дворец и направляющийся к Успенскому собору. После церемонии царь и две царицы, в мантиях и коронах, в сопровождении царской семьи и всех иностранных гостей, выходят из собора, чтобы вернуться во дворец. Золото и каменья сверкают под солнцем, особым светом освещая этот день. Такой спектакль можно было увидеть лишь в России, Когда царь и две царицы появились перед собравшейся толпой, они выглядели истинными помазанниками Божьими. Кто мог предвидеть, что двадцать два года спустя от такой пышности, такого величия останутся лишь воспоминания.

Говорят, что, одевая императрицу для церемонии, одна из ее приближенных дам поранила палец о пряжку мантии, и капля крови упала на горностаевый мех.

Три дня спустя страшная катастрофа Ходынки повергла Россию в траур. Из-за плохой организации ужасная давка возникла во время раздачи подарков государя народу, и тысячи человек были растоптаны, Многие увидели в этом зловещее предзнаменование новому царствованию.

Праздники, которые должны были последовать за коронацией, были отменены. Тем не менее, вняв дурным советам части своего окружения, Николай II дал себя убедить, что он должен присутствовать на большом балу, даваемом в тот вечер во французском посольстве. Глубокое несогласие разделило великих князей. Три брата великого князя Сергея[54], тогда генерал-губернатора Москвы, желая преуменьшить катастрофу, ответственность за которую ложилась на него, требовали, чтобы в программе празднеств ничего не менялось. Чтобы твердо выразить противоположное мнение, четверо «Михайловичей»[55] (великий князь Александр, мой будущий тесть, и его братья) вынуждены были выглядеть интригующими против старших.

После коронации родители с гостями вернулись в Архангельское. Принц румынский Фердинанд и принцесса Мария продолжили свое пребывание там. Принц Фердинанд был племянником короля Карола I[56]. Я хорошо помню короля Карола, часто приходившего к матери. Он был красив, с величественной походкой, седеющими волосами и орлиным профилем. Говорили, что он интересовался только политикой и финансами и пренебрегал женой, принцессой Виде, известной как писательница под псевдонимом Кармен Сильва. У них не было детей, поэтому принц Фердинанд оказался наследником трона. Это был человек симпатичный, но не личность, очень робкий и нерешительный как в политике, так и в частной жизни. Он был бы довольно красивым мужчиной, если бы торчащие уши непортили его лица. Он был женат на старшей дочери принцессы Марии Саксен-Кобургской и Готской[57], сестры нашего императора Александра III.

Принцесса Мария была знаменита своей красотой. В особенности дивными глазами, серо-голубыми, такими необыкновенными, что, увидав однажды, их нельзя было забыть; ее талия была тонка и стройна, как стебелек цветка. Я был совершенно покорен. Я следовал за нею повсюду, как тень; ночью вспоминал ее лицо и не мог уснуть. Однажды она меня обняла. Я был так счастлив, что вечером отказался умываться. Узнав об этом, она очень забавлялась. Много лет спустя, обедая в Лондоне у австрийского посла, я вновь увидел принцессу Марию и напомнил ей тот случай, который и она не забыла.

Тогда же, в дни коронации, я стал свидетелем события, живо потрясшего мое детское воображение. Однажды, когда мы сидели за столом, то услыхали конский топот в соседней комнате. Дверь распахнулась, и мы увидели всадника с прекрасной осанкой на великолепном коне и с букетом роз в руке, который он бросил к ногам матери. Это был князь Грицко Витгенштейн, офицер императорской свиты, обольстительный человек, известный своей эксцентричностью, от которого все женщины были без ума. Отец, возмущенный дерзостью молодого офицера, запретил ему в будущем переступать порог нашего дома.

Первым моим порывом было осудить позицию отца. Я возмущался, что он оскорбил человека, казавшегося мне настоящим героем, воплощением старинного рыцарства, который способен объяснить свою любовь таким благородным жестом.

Глава V

Мое болезненное детство. – Товарищи детских игр. – «Аргентина». – Выставка 1900 года. – Генерал Бернов. – Гюгюс. – Путешествия делают молодым

Все детские болезни обрушивались на меня и надолго оставили меня чахлым и хилым. Я был очень огорчен своей худобой и не знал, что делать, чтобы пополнеть. Реклама достоинств «Восточных пилюль» внушила мне большие надежды. Я их тайком употреблял и был очень разочарован, не получив никакого результата. Врач, ухаживавший за мной, заметив коробку от пилюль на моем ночном столике, потребовал объяснений; когда я ему поведал о моем разочаровании, он очень потешался, но посоветовал приостановить прием.

Я был под присмотром множества врачей, но отмечал предпочтением доктора Коровина, которому из-за его фамилии я дал кличку «дядя Му». Когда со своей постели я слышал его шаги, то начинал мычать, и он, чтобы дать сдачи, отвечал мне тем же. Как многие старые врачи он выслушивал меня просто через салфетку. Я любил запах лосьона, который он употреблял для волос, и долго считал, что голова врача обязательно должна хорошо пахнуть.

Мой характер оказался трудным. Я не могу без угрызений совести думать о тех, кто изматывал себя моим воспитанием. Это, во-первых, немецкая няня, поднявшая сначала моего брата, затем занявшаяся мной, и которую несчастная любовь к секретарю моего отца (а может, также и мой дурной характер) заставили потерять рассудок. Мои родители вынуждены были поместить её в лечебницу до выздоровления, и я узнал это от бывшей гувернантки матери, м-ль Версиловой, очаровательной женщины, доброй и преданной, своего рода члена нашей семьи.

Я был жалкий ученик. Моя гувернантка думала меня заинтересовать, организовав общее обучение, но я не стал менее ленив и рассеян, а мой дурной пример имел ужасное влияние на товарищей по учебе. На старости лет м-ль Версилова вышла замуж за швейцарца – воспитателя брата, г-на Пенарда, человека любезного и образованного, о котором я сохранил лучшие воспоминания. Сейчас ему 96 лет, он живет в Женеве. Его письма приносят мне отзвук того далекого прошлого, когда я часто подвергал испытанию его доброту и терпение.

После немца-пьяницы, засыпавшего каждый вечер с бутылкой шампанского, я успешно устрашил невероятное количество воспитателей: русских, французов, англичан, швейцарцев, немцев, вплоть до аббата, бывшего впоследствии воспитателем детей румынской королевы. Много лет спустя королева сказала мне, что воспоминание обо мне было кошмаром для несчастного прелата, и ей хотелось узнать,