Джем и Дикси - Сара Зарр

– Тебе лучше пойти в кровать, Джем.

Я опустилась вниз, на ковер, поджав ноги, и затрясла головой.

Дядя присел на корточки рядом со мной:

– Джем, знаешь что? Я думаю, что тебе не стоит этого видеть. Сколько тебе лет?

– Четырнадцать.

– Четырнадцать? – произнес он с явным удивлением. – Черт, как же летит время. Коротко затянувшись, он обернулся назад, на маму. – Я не думаю, что тебе нужны эти воспоминания, детка. Это не то, что хочется помнить всю свою жизнь.

Он не понимал, что это – лишь капля в океане. Лишь еще одно плохое воспоминание, которое встанет в ряд вместе с зареванным лицом Дикси и постоянными ссорами. Я не пошевелилась.

– Что, если сегодня я увижу его в последний раз? – еле слышно прошептала я.

Его рука легонько коснулась моих волос и взъерошила их.

– Ну и что? Даже если и так. Ты будешь в порядке, Джем.

Я вглядывалась в его профиль, пытаясь найти в лице хотя бы тень неуверенности, хотя бы намек на то, что эти слова – всего лишь сладкая ложь. Такая же ложь, как и мои обещания плачущей сестре, что все будет хорошо. Как мы вообще могли знать это наверняка?

На ковер осыпалось немного пепла, тут же исчезнув под большим пальцем дяди.

– Даже если это последний раз, когда ты увидишь его, ты точно не захочешь запоминать отца таким. В будущем с тобой случится достаточно плохого, и все это будет тянуть тебя вниз. Не нужно тащить за собой еще и этот камень. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

– Иван, – окликнула дядю мама, успевшая отойти к окну, – мне кажется, он идет.

Дядя сжал мои плечи и медленно встал, и я тоже. Позвав Ринго, я увела его в нашу с Дикси комнату и закрыла дверь. И встала, прижавшись к ней ухом. В конце концов папа ушел почти бесшумно. Наверное, он сразу увидел Грега, Ивана, свои вещи и понял, что отступать уже некуда.

Я прислушивалась, пытаясь различить свое имя. Надеясь, что он позовет меня или Дикси, чтобы попрощаться. Но этого не произошло. Я продолжала прислушиваться, пока лежала в кровати и пока не уснула. Наутро башня из коробок исчезла без следа, как и папа. Исчез и дядя Иван. Он улетел обратно в Айдахо, вернувшись к своей жизни и работе.

Оказалось, что мама и Иван нашли далеко не все вещи отца.

Парой дней позже я нашла коробку, когда рылась на кухонных полках в поисках еды. На коробке была пометка «Вещи со свадьбы».

Я нетерпеливо открыла ее, горя желанием узнать, что же хранили в ней родители, но внутри не оказалось ничего, кроме сигарет. Пачки мексиканских сигарет, с изображением мужчины в красном пончо на фоне желтого солнца. Они назывались «Асьенда». Я отнесла коробку в мою комнату и спрятала под кроватью.

Скорее всего, сигареты принадлежали отцу. Но напоминали они мне о дяде Иване, о том, как он сидел рядом со мной в холле, ерошил мои волосы и курил, оставляя хлопья пепла на нашем ковре.

Именно тогда у меня появилась странная привычка носить одну из пачек в кармане куртки. Когда мне было тревожно или одиноко, я запускала руку в карман и ощупывала этот твердый прямоугольник с острыми краями, плотно обернутый скользким и гладким целлофаном. Я изучила эту пачку вдоль и поперек. «Асьенда» с испанского означало что-то вроде «дом». Каждый раз, когда я пристально вглядывалась в лицо мужчины в красном пончо, мне казалось, что я вижу, как блестят на солнце глаза дяди Ивана. Как он смотрит прямо на меня, произнося это короткое слово на испанском.

Я научилась курить – по-настоящему, как взрослые. Каждый, кто видел, как я прикуривала, ни за что не догадался бы, что я курю всего одну сигарету в день: так уверенно я это делала. Всего одна сигарета в обед, по дороге из школы домой. Я рассказала мистеру Бергстрому об этом. О том, как каждая сигарета напоминала мне об отце и дяде Иване. Каждый раз, когда я курила, мне казалось, что они рядом. Что именно они протягивают мне эту сигарету.

– Если отвлечься от того, что мне бы не очень хотелось, чтобы ты курила, – сказал мистер Бергстром, – я рад, что у тебя появился такой ритуал.

Он добавил, что, как и со всеми моими ритуалами, я его прекращу, когда я буду готова.

Прочитав папино письмо, я отправляюсь в маленький тихий парк неподалеку от дома, чтобы немного собраться с мыслями. Я быстро нахожу свою любимую скамейку, с которой мне открывается прозаичный вид на переполненную мусорку и на улицу, идущую вдоль парка.

Я прикуриваю «Асьенду» и затягиваюсь.

«Мои старые мечты были куда лучше новых», – написал отец.

Что это значит? Он говорит о нас, его семье? Каждый раз, когда они с мамой ссорились, он говорил ей о том, что их свела вместе сама судьба, что ему никто не нужен, кроме нее. Или он имеет в виду клуб, о котором он так мечтал?

«Мы назовем его „Джем"».

Я закрываю глаза и вижу выведенное неоном мое имя на одной из вывесок где-то в глубине укрытого туманом Сиэтла. Внутри – грохот усилителей и рев гитар, на сцене – его любимая рок-группа. И папа, скользящий в толпе. Проверяющий, все ли в порядке, все ли довольны. И мама… Интересно, что бы делала мама. Работала в баре? Я открываю глаза и глубоко затягиваюсь.

Клуб. Какая же нелепая идея для людей без гроша в кармане, которые пытаются бросить пить и принимать наркотики. Его старые мечты были не просто старыми, а давно просроченными и ядовитыми.

А какие мечты у меня? Если они вообще есть. Я никогда не задумывалась о будущем. Не мечтала о нем, как другие школьники, как коллеги на прежней работе. Я хочу подать документы в колледжи Калифорнии. Я мечтаю увидеть Лондон. Я коплю на квартиру.

Эти мечты звучат выполнимо, это реальные цели. А мечты моих родителей были похожи на сказки.

В любом случае, даже если отец и откроет клуб, теперь он точно назовет его «Дикси».

В какой-то момент с ветки срывается капля и тушит мою сигарету. Я тщетно чиркаю зажигалкой, но она вспыхивает и гаснет снова и снова. Я вспоминаю о пачке спичек, которую дала мне мама. Я зачем-то ношу ее с собой, как будто она действительно что-то значит.

Я чиркаю спичкой пару раз, прикуриваю и возвращаюсь к своим мыслям.

Его слова обо мне застряли в голове, как навязчивая, надоевшая песня. Дикси была его маленькой девочкой, не я. Я? Осуждающая переживальщица.

«Ты же знаешь, какая она».

Да пошел он. Он совсем не знает меня и каково мне.

Никто не знает.

Краем глаза я замечаю приближающегося ко мне человека, похожего на бездомного. Десяток кофт и футболок, надетых одна на другую, поношенью штаны – такие типы часто слонялись здесь, надеясь стрельнуть сигаретку-другую. Но я никогда не делилась. Я не хотела делиться единственным, что действительно было только моим. С чего они вообще взяли, что у меня есть за душой хоть что-то, чем можно было бы поделиться?