Стужа - Василь Быков

...Тогда Азевич не думал, надолго или нет, но остался у Исака, начал новую жизнь в его пустой риге. Первую ночь переночевал неплохо, хотя и зверски замерз, а следующих два дня был в поездках по району – одну ночь переночевали с Зарубой в Клещевке, другую – снова в Кандыбичах. Заехать домой все не выпадало, и как-то на неделе к нему наведался отец. Приехал в исполкомовский двор, и они встретились там на конюшне. Отец выглядел необычно встревоженным, сверх меры озабоченным чем-то, может, не нравился ему столь ранний вылет Егора в люди. Он мало рассказывал о деревне, больше расспрашивал, как и что здесь, в местечке, а сам не мог согнать с лица крайней озабоченности и все трудно, протяжно вздыхал. Егор успокаивал его, как умел, да и из-за чего было тревожиться? Он среди добрых людей, возле начальства, при деле, авось не пропадет. А работа? Не труднее, чем на хозяйстве, не надо особенно рвать кишки – слава Богу, не в лесу на делянке. Всего и забот, что досмотреть коня, вовремя накормить, напоить. Но это Егор умел, был приучен с детства. Отец привез кое-что из продуктов – кусок сала, пару колбас, мать прислала пару чистого кужельного белья, наказывала приехать в субботу, попариться в бане. Но Егору было не до бани – свободного времени выпадало до крайности мало, и то, что оставалось от поездок, отнимала учеба. Три раза в неделю комсомольцы собирались в кружок ленинизма, изучали ленинские труды; на этот раз читали «Шаг вперед, два шага назад».

Не сказать, чтобы Егору все это было интересно, но он стыдился не ответить на вопрос, особенно когда спрашивала Полина. К тому времени она стала заместителем комсомольского секретаря и руководила политзанятиями. Кажется, она была старше Егора, но выглядела совсем молодой девушкой с каким-то остреньким, очень проницательным взглядом, который не то дразнил, не то как-то таинственно испытывал собеседника. И часто улыбалась. Егор тайком любовался ею, особенно когда она выступала в кружке с докладом или рассказывала про ленинские заветы. Работала она в женотделе – заместительницей заведующей Иды Шварцман.

Из районного начальства Егор знал немногих, в райком, за церковью, ни разу еще не заходил. Ему хватало райисполкома да своего начальника Зарубы, которого он почитал больше других, и, чем дольше работал с ним, тем больше к нему привязывался. Заруба был на редкость самоотверженный труженик, большую часть времени проводил в поездках – все на людях, на собраниях. О своем возчике он заботился, словно отец. Если, случалось, угощали, то он звал перекусить и возчика, если ночевали, то просил устроить на ночь и Егора. Был неразговорчив в дороге, иногда, правда, расспрашивал Егора о его деревне, и Егор скупо рассказывал. Заруба, не перебивая, слушал, вздыхал, но чувствовалось, продолжал размышлять о своем. Впрочем, размышлять предрику было о чем, особенно когда в районе началась сплошная коллективизация.

Как-то в начале Великого Поста они намеревались ехать в Вязники – самый дальний сельский совет за пущей. Заруба с вечера объявил, что выедут в восемь утра. С полвосьмого Егор уже заложил возок и стоял во дворе в ожидании предрика. Но Заруба не появлялся. Шло время, и Егор зашел в приемную уточнить, когда они выедут. В приемной были секретарша Римма и еще три или четыре райисполкомовских служащих. Из кабинета Зарубы слышался чей-то встревоженный голос, его перебивал другой, – похоже, там спорили. Секретарша и мужчины в приемной молча, напряженно вслушивались, хотя понять смысл спора было невозможно. Егор, постояв недолго, собрался было идти к своему Белолобику, как широко растворилась дверь кабинета, и оттуда выскочил низкорослый, щуплый человечек в шинели. На ходу надевая на бритую голову красноармейскую буденовку, он, будто споткнувшись, остановился перед Егором. «Ты кто?» – «Азевич», – сказал Егор. «Какой Азевич?» – «Ну возчик». – «Чей возчик?» – «Председателя», – смутился Егор под откровенно придирчиво-злым взглядом этого человека, который тут же и выскочил из приемной. Егор тоже хотел уйти, но из кабинета разом вывалилось еще несколько человек, за ними вышел Заруба. Его всегда суровое лицо с насупленными бровями показалось Егору совершенно растерянным. Предрика что-то сказал секретарше и, завидев Егора, бросил: «Распрягай, не поедем». Егор недоуменно пожал плечами и пошел распрягать. Поставил Белолобика в конюшню и, чтобы узнать, как быть дальше, снова зашел в приемную. Там он застал одну заплаканную секретаршу, которая собирала со стола бумаги и тихо сказала Егору: «Товарища Голубова арестовали. И ветврача Бутевича. И Слямзикова с льнозавода». – «За что?» – вырвалось у Егора. «За что? – подняла на него покрасневшие глаза Римма. – Не знаешь за что? Враги народа».

Егор молчал, никого из арестованных он не знал. Но если арестованные – враги народа, так что же? Тогда хорошо даже, что их арестовали. Тем более что врагов народа у них арестовывали не впервые, осенью взяли шестерых, об этом писала районная газета; а минские газеты описывали, как врагов народа разоблачили даже в правительстве. А перед тем по всем деревням раскулачивали. В его деревне раскулачили и выслали две семьи кулаков. Одну из них Егор даже помогал отвозить на станцию. Шла классовая борьба, классовый враг сопротивлялся. Егор об этом уже был наслышан.

Остаток дня Егор провел на конюшне – прибирал стойло, отгреб навоз от ворот, тщательно вычистил своего белолобого любимца. Когда стало темнеть, хотел пойти в Исакову ригу – вечер как раз выдался свободный, комсомольской учебы не было. Заканчивая развешивать на стене упряжь, услышал, что кто-то вошел. Он оглянулся. В раскрытых дверях конюшни стоял молодой человек в полушубке и шапке-кубанке. Быстрым и острым взглядом зашедший окинул пустые лошадиные стойла и остановил свой взгляд на Егоре. «Что, один здесь?» – «Один», – несколько удивившись, ответил Егор. «Никуда не едешь?» – «Никуда. А что?» – «Тогда через часик подойдешь?» – «Куда?» – «В райотдел ГПУ. К товарищу Миловану». Егор хотел спросить, где это ГПУ, но не успел, молодой человек исчез из конюшни. Егор повесил хомут и прислонился к стойлу. Чем занимается ГПУ, он уже слышал и сейчас даже обеспокоился: чем он заинтересовал эту организацию? Уж не натворил ли чего? Но вроде – нигде ничего, иначе сказал бы товарищ Заруба. Может, допустил какие разговоры? Так, кажется, нигде и ни с кем не разговаривал ни о чем недозволенном.

Довольно, однако, растревоженный, час спустя он вышел из исполкомовского двора и направился в сторону церкви. Он намеревался у кого-нибудь спросить, где ГПУ, но на улице никто не попался навстречу. И он прошел мимо церкви, мимо райкома партии, в котором сегодня арестовали первого секретаря. Во всех окнах райкома горел свет, слышались голоса, на крыльце появился какой-то человек в подпоясанном пальто, Егор спросил, где ГПУ. Тот от неожиданности уставился на него испуганным взглядом, а потом торопливо показал на церковь. «Вон там, за собором. В поповском домике с синими ставнями».

И правда, за церковью под старым кленом приютился небольшой, симпатичный домик с низким крылечком; занавешенные изнутри окна заметно светились в зимних сумерках. Егор взошел на крыльцо и постучал. Дверь открыл кто-то невидимый в темных сенях, повел в освещенную комнату. За столом, накрытым новой кумачовой скатертью, сидел тот самый человек с бритой головой, который встретился ему в исполкоме. Товарищ Милован, вспомнил Егор. Кажется, тут было холодно, на гепеушнике топорщилась наброшенная на плечи шинель с широкими синими петлицами на воротнике. Не спеша начать разговор, тот внимательно осмотрел Егора, который смущенно остановился поодаль от стола, в тени абажура большой двенадцатилинейной лампы, низко висевшей под потолком. Милован, однако, велел подойти ближе, и Егор ступил два шага к столу. На конце его лежала новенькая суконная буденовка с шишечкой наверху и синей звездой спереди. Поверх синей звезды блестела и еще одна, металлическая, звездочка. Хороша была буденовка, не то что его шапка-кучомка, которую он рассеянно теребил в руках.