Такси для ангела - Виктория Платова

— Да…

Мне была отведен крошечный девятиметровый закуток междукабинетом и кухней. Большую часть закутка занимала лежанка для дневной дурыКсоло (ночная дура Ксоло всегда спала с хозяйкой). Лежанка была заполненастегаными одеяльцами, кусками шелка с ярким геометрическим рисунком, подушкамив латиноамериканском стиле. Мне же достался стол у окна (с компьютером ипринтером), спартанский стул (очевидно, для того, чтобы не расслабляться ичестно зарабатывать производственный геморрой) — и телефон. Иногда я подавлялав себе желание ухватить проклятый аппарат и разбить его равнодушнопоблескивающую кнопками голову о стену.

Звонили каждые пятнадцать минут, а не снимать трубку былонельзя. На этот счет я тоже получила инструкции Аглаи. Вместе с инструкциямимне был предоставлен список изданий, с которыми можно иметь дело. И списокизданий, которые нужно посылать к чертовой матери.

Кроме того, я обязана была отслеживать все публикации о ней ивсе упоминания ее имени в прессе. А в конце каждой недели — предоставлять обэтом полный отчет. Аглая следила за высказываниями о себе так же ревниво ивнимательно, как любая другая женщина следила бы за кожей лица.

Кожа не должна увядать. Имя Канунниковой — тоже. Истинноепредназначение отчетов (так же, как и архива публикаций, который надлежалохолить, нежить и пополнять) выяснилось чуть позже, когда Аглая выдала мне парутомов своих произведений — для ознакомления с творчеством. По странномустечению обстоятельств, все злодеи в них носили фамилии журнальных и газетныхобидчиков Канунниковой.

И не только журнальных и газетных. К ним вплотную примыкалинедостаточно вежливые кассирши в супермаркетах, недостаточно расторопныеофицианты в ресторанах, недостаточно сообразительные таксисты и недостаточновоспитанные тинэйджеры, вооруженные роликовыми коньками и универсальнымвыражением “Куда прешь, старая курва?”. Словом, все те, кто хоть когда-нибудьпозволил себе неосторожный жест или косой взгляд в сторону Великой Аглаи.

Иногда мне даже казалось, что и писать-то она началаисключительно для того, чтобы заниматься интеллектуальным киллерством: рольбумажной убийцы, типографского ангела мщения удавалась ей лучше всего.

Да, именно так. Аглая была чудовищно мстительна.

Эта кровожадность в подборе материала так и осталась дляменя непонятной. Другое дело, если бы она была слепоглухонемой, прикованной кинвалидному креслу, старухой. С переведенным в формат Брайля двухтомником“Ярмарки тщеславия” под мышкой. С целым букетом сопутствующих радостей — отподагры до воспаления щитовидной железы.

Или все дело было в какой-то трагической любовной истории?

Кой черт любовная история! Любовная история предполагаетналичие хотя бы одного, даже самого захудалого, мужичонки.

У Аглаи же вообще не было мужчин. То есть, возможно, они ибыли — в какой-то прошлой жизни. Но я и намека на них не застала. Как незастала намека на все остальное. Ни одной детской или семейной фотографии, ниодного дружеского звонка, ни одной милой безделицы, привезенной откуда-то из-заграницы.

Дом ее был функционален и безлик, посуда — функциональна ибесхитростна, одежда — функциональна и удобна, макияж — функционален ипрактичен (чтобы глаза и губы не потерялись на лице безвозвратно). Даже ковровона не завела — из соображений функциональности. Даже свою собаку она именовалаКсоло, по второму названию породы — ксоло, ксолоитцкуинтли.

Ксоло — и никаких проблем с кличкой. Если бы у Аглаи былризеншнауцер, он наверняка именовался бы Ризен, если доберман — то Добер… Ипошло-поехало…

У меня оставалась надежда, что настоящая жизнь настоящейАглаи Канунниковой прячется за стенами ее рабочего кабинета. Но проверить этобыло невозможно. Дверь кабинета всегда запиралась на ключ. В обычные дни Аглаяпрактически не покидала его — если не считать короткого перерыва на такназываемый “ланч”. Обедать она предпочитала вне дома. В полном одиночестве.

Я же оставалась в квартире вместе с Ксоло — терзаемая самымужасным комплексом, который только можно себе представить: комплексом женыСиней Бороды.

Каждый день моего пребывания в доме Аглаи мог статьпоследним (ведь меня никто не удерживал насильно) — и не становился.

Или все дело было в слабостях Аглаи? Милых, небрежноскрываемых слабостях?

Она была привязана к своей собаке, маленькому чудовищу, одинвид которого приводил меня в содрогание. Она читала Ксоло стихи на испанском (ясама это слышала, приставив к стене литровую банку и приложив к ней ухо). Онаобожала старое французское кино, она умело обращалась с серебром (с десятокколец на ее пальцах вовсе не выглядел вульгарно); она могла сделать своейсообщницей любую вещь, она была по-детски равнодушна к деньгам… В ее доме небыло ни одной пепельницы, хотя курила она как паровоз, стряхивая пепел кудапопало.

И потом — она была удивительным собеседником.

Если, конечно, снисходила до меня.

Это случалось нечасто, но случалось. Мы никогда не говорилиоб обыденных вещах — на них ей было наплевать. Но она так умела препарироватьчеловеческую природу, что у меня даже дух захватывало. Если бы она толькозахотела!..

Если бы она только захотела — она могла бы основать любоеучение, любую секту.

Если бы только она захотела — она могла бы без всякихпоследствий ограбить Национальный резервный банк США, музей Гугенхэйма, ближайшийларек.

Если бы она только захотела — она бы могла заарканить любогомужика. Любого — или всех сразу. И дело было не в ее деньгах и не в ее славе —дело было в ней самой.

Даже самый распоследний жиголо бы дрогнул, даже ИисусХристос бы не устоял, клянусь, — если бы только она захотела!

Но она не хотела и, наверное, поэтому выбрала для себя этотсовершенно неопределенный возраст. Хотя — с ее точеной фигуркой и высокимидевичьими скулами — могла безнаказанно оставаться тридцатилетней. Но ейнравилось быть чуточку древней, как какая-нибудь Лилит <Лилит — была доЕвы.>. Это означало быть свободной и от страстей, и от секса, и от вопросовдавно умерших родителей:

"Почему ты не родишь, дорогая, ведь годы-то идут”… И отвопросов подружек в сауне: “Когда же ты выйдешь замуж, дорогая, ведь годы-тоидут”…

Аглая дала на эти вопросы кардинальный ответ: “Возрастожидания прошел, ловить нечего, так что оставьте меня в покое. И не мешайте мнеписать”. Тем более что ни родителей, ни подруг у нее не было. Было только одно— “писать”.

Писать — это получалось здорово.

Писать — соблазн и соблазнение одновременно.

Если бы она захотела — она могла бы написать великую книгу.Библию-2, до которой не было бы дела ни подружкам в сауне, ни давно умершимродителям.

Но Аглая писала детективы.