Коглин - Деннис Лихэйн

— У тебя их тоже нет.

— У вдовы моего брата, земля ему пухом, двое. А я все равно что женат. Баба думает, у меня вечный кредит у Джилкриста .[16]

Дэнни знал, что Стив начал подбивать клинья к вдове Койл уже через месяц-другой после того, как его брата уложили в могилу. Рори Койлу перерезало бедренную артерию механическими ножницами для стрижки овец на брайтонской скотобазе, и он истек кровью среди ошеломленных рабочих и равнодушных коров. Когда руководство предприятия отказалось платить семье погибшего даже минимальное пособие, рабочие использовали смерть Койла — поистине вопиющий случай — как повод для объединения в профсоюз, но их стачка длилась всего три дня, а потом брайтонская полиция, пинкертоновцы и заезжие любители помахать битой нанесли ответный удар и в два счета превратили Рори Джозефа Койла в Рори-Как-Бишь-Его-На-Хрен-Звали.

На другой стороне улицы человек в круглой анархистской шапочке, с длинными подкрученными усами, установил под фонарем деревянный ящик, вытащил записную книжку и сверился с ней, после чего вскарабкался на свою переносную трибуну. На мгновение Дэнни проникся к нему странным сочувствием. Интересно, есть ли у него жена и дети?..

— АФТ — общенациональная штука, — повторил он. — Управление нам в жизни не позволит вступить, скорее сдохнет.

Стив взял его под руку, глаза у него перестали лучиться обычным спокойным светом.

— Приходи на собрание, Дэн. В Фэй-холле. По вторникам и четвергам.

— Толку-то? — спросил Дэнни.

Тип на той стороне улицы начал что-то выкрикивать по-итальянски.

— Просто приходи, — ответил Стив.

После дежурства Дэнни в одиночестве пообедал, а затем принял лишнего в «Костелло», портовом кабачке, куда любили ходить полицейские. С каждой порцией образ Джонни Грина в его мозгу съеживался. Джонни Грин с его тремя боями за сутки, с пеной изо рта, с его канцелярской работой и предупреждением о выселении.

Выйдя на улицу, Дэнни побрел с фляжкой по Норт-Энду. Завтра у него будет первый выходной за двадцать дней, и, как почему-то обычно бывало, от крайнего утомления он обрел какую-то нервную бодрость. Улицы снова затихли, сгущалась ночь. На углу Хановер и Салютейшн он прислонился к фонарному столбу и стал смотреть на пострадавший полицейский участок. Нижние окна — вровень с тротуаром, на них виднеются следы пожара; если бы не это, трудно было бы догадаться, что внутри происходило нечто чрезвычайное.

Портовая полиция решила после того случая переселиться в другое здание, располагавшееся в нескольких кварталах отсюда, на Атлантик-авеню. Газетчикам сообщили, что переезд планировали еще год назад, но на это никто не купился. На самом деле дом на Салютейшн-стрит перестал быть местом, где люди чувствуют себя в безопасности. А иллюзия безопасности — это самое меньшее, чего население требует от полицейского участка.

За неделю до Рождества 1916 года Стив свалился с острым фарингитом. Дэнни, дежуря в одиночку, арестовал вора, который сошел с корабля, стоявшего на якоре. Таким образом, заниматься этим делом и оформлять все бумаги следовало портовой полиции, а Дэнни надлежало лишь передать ей преступника.

Задержание было несложное. Когда вор спускался по сходням с джутовым мешком на плече, в мешке звякнуло. Дэнни, позевывавший в конце смены, подметил, что парень ничем не напоминает портового грузчика или водителя грузовика — ни руками, ни обувью, ни походкой. Он приказал ему остановиться. Вор пожал плечами и опустил мешок. Судну, которое он обворовал, предстояло доставить продукты и медикаменты голодающим бельгийским детям. Кто-то из прохожих увидел, как из мешка вываливаются консервы, и слух по окрестностям разнесся моментально. Когда Дэнни надевал на вора наручники, на краю пристани уже начала собираться толпа. О голодающих бельгийских детях в этом месяце вовсю кричали газеты, живописуя немецкие зверства. Дэнни пришлось вытащить карманную дубинку и поднять ее повыше, чтобы протиснуться вместе с конвоируемым вором через толпу и пройти по Хановер на Салютейшн-стрит.

Воскресные улицы лежали холодные и безмолвные, припорошенные снегом, который падал все утро; снежинки летели мелкие и сухие, точно пепел. Вор стоял рядом с Дэнни в участке на Салютейшн-стрит, показывая ему свои скованные руки и жизнерадостно замечая, что несколько ночей в каталажке — самое то в такую холодрыгу. И тут в подвале рвануло. Семнадцать динамитных шашек.

Окрестные жители потом не одну неделю спорили, обсуждая детали взрыва. Что ему предшествовало — два глухих удара или три? Когда содрогнулось здание — до того, как двери слетели с петель, или уже после? На другой стороне улицы в домах во всем квартале выбило стекла от первого этажа до шестого, и их треск и звон слился с громыханием самого взрыва. Но те, кто находился внутри полицейского участка, никак не могли спутать грохот семнадцати динамитных шашек с последовавшим за ним треском стен и вздыбившихся полов.

В ушах Дэнни этот грохот отдался раскатом грома. Может, не самым оглушительным из тех, что ему доводилось слышать в жизни, но явно самым утробным. Похожим на мрачный зевок исполинского божества. Он бы и не усомнился, что это всего лишь гром, если бы тут же не осознал: звук идет снизу. Звук сотряс стены и приподнял пол. Все это длилось какую-то секунду, в течение которой вор успел глянуть на Дэнни, а Дэнни успел глянуть на дежурного сержанта, а дежурный сержант — на двух патрульных, споривших в углу о войне в Бельгии. Потом рокот усилился и здание заходило ходуном. Со стены за спиной дежурного посыпалась штукатурка, она была точно порошковое молоко. Дэнни хотел указать на нее сержанту, но тот рухнул вниз, как повешенный под доски эшафота. Выбило окна. Дэнни увидел сквозь них серую пелену неба. А потом под ним провалился пол.

От грома до полного разрушения прошло всего секунд десять. Спустя минуту-другую Дэнни открыл глаза, услышав завывание пожарных машин. В левом ухе у него звенело, звук был высокий, выше, чем пожарные сирены, но не такой громкий. Словно свист неумолкающего чайника. Невдалеке лежал дежурный сержант: глаза закрыты, нос сломан, выбито несколько зубов. Что-то острое впивалось Дэнни в спину. Все руки в ссадинах. По шее текла кровь, и он вытащил из кармана платок и приложил его к ране. Шинель кое-где порвалась, как и форма под ней. Круглый шлем куда-то делся. Среди обломков лежали полицейские в белье, только что мирно спавшие на своих койках в перерыве между сменами. У одного глаза были открыты, и он смотрел на Дэнни, словно тот мог объяснить ему его странное пробуждение.

Снаружи — сирены. Тяжелое шлепанье пожарных шлангов. Свистки.

У парня в белье —